Марина Цветаева.
Marina Tsvetaeva. 1914
Вы счастливы? – Не скажете! Едва ли!
И лучше – пусть! –
Именно так начинается первое стихотворение из цикла «подруга» М. Цветаевой. Цикла, о котором предпочитают молчать, а если и говорят, то говорят поверхностно или, что хуже, давая себе право считать период жизни М. Цветаевой с 1914 по 1916 год ошибкой молодости. Все, конечно, возможно… Да вот только стихи, написанные поэтессой в это время (а творчество, как известно, есть отражение реальности), заставляют думать, что «пылкая дружба-любовь» (как назвала ее А. Саакянц в комментариях к циклу), возникшая между ней и С. Парнок, не просто помутнение рассудка. Иначе не писала бы так М. Цветаева, как писала.
Первое стихотворение написано 16 октября, то есть в самом начале романа с С. Парнок, и посвящено описание ее образа. Она представляется двадцатидвухлетней Цветаевой «юной трагической леди», «демоном крутолобым», грустной, измученной, но все же «язвительной и жгучей». Поэтесса иронизирует над Софьей, наделяя ее очень яркими эпитетами и обращаясь к ней на «Вы».
Используя анафору («За то, что мы…», «За ваши вдохновенные соблазны», «За то, что Вам…» и т. д.), Цветаева словно пытается оправдаться перед собой, ищет в этой женщине прекрасное. И вместе с тем она уже готова отдаться новому, не знакомому ей чувству:
За эту ироническую прелесть,
Что Вы – не он.
Второе стихотворение написано спустя неделю после первого. И мы видим, что всего за неделю произошло много нового. И это «новое» шокирует М. Цветаеву, она пытается понять, «Что это было», не может разобраться, кто какую роль играет в этих ни на что не похожих отношениях:
В том поединке своеволий
Кто в чьей руке был только мяч?
Чье сердце – Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
В стихотворении все предложения – вопросительные, что передает внутреннее напряжение героини.
Была ль любовь? –
Это, пожалуй, самый главный вопрос для Цветаевой. Но для всего ли есть название, и все ли вообще требуется называть? То была просто любовь, а к кому она обращена – не принципиально. Любовь – это счастье, огорчать такое счастье сомнениями подобного рода, я считаю, - только лишняя трата драгоценных нервов.
На следующий день в сердце М. Цветаевой появился первый плод сомнений – равнодушие. Весь день она «простояла у окна», «далекая добру и злу», «душой не лучше и не хуже» «первого встречного», «перламутровых луж» и пробегающей мимо собаки. В конце стихотворения она пишет:
Какое-то большое чувство
Сегодня таяло во мне.
Этот человек не лжет себе и не пытается спасти угасающую любовь какими-то надеждами и иллюзиями, чем вызывает огромное увадение. Она смирилася с собой и не пытается быть неискренней, казаться «лучше или хуже».
Чуть позже М. Цветаева пишет четвертое стихотворение цикла, в котором понимает, что и С. Парнок не чувствует себя слишком несчастной от того, что ее рядом нет:
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел, -
Особенно смущало Вас
Она чувствует обиду и разочарование в своей избраннице, потому что та оказалась совсем не тем человеком, который нужен ей, и причина не в отношениях, а в характерах:
Вы сделали это без зла,
Невинно и непоправимо,
- Я вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
Кульминацией «Подруги» является пятое стихотворение, в котором М. Цветаева становится свидетельницей сцены своей любимой:
Мир- весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались вы в снежный вихрь,
Тут же поэтесса использует параллелизм, соотнося погоду и свои переживания:
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
В ней не было гнева, она приняла это как должное, потому как ждала нечто подобное С. Парнок только играла с ней, как и с другими женщинами, в которых вызывала пылкие чувства. Заключительная фраза стиха:
Ваш маленький Кай замёрз,
О Снежная Королева,-
Несколько иронично, но очень ярко показывает нам, что М. Цветаева восхищалась Софьей и боготворила её, чувствуя себя рядом с ней беззащитным ребёнком.
Восьмое стихотворение цикла написано уже в январе 1915 года. В нём описывается внешность С. Парнок, которая также вызывает восторг у М. Цветаевой. Особое внимание героиня уделяется рукам своей любимой:
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука, -
Как и в некоторых других стихах «Подруги» («Руки я твоей не трогаю» (7), «В форме каждого злого пальчика» (7), «… любила эти руки / Властные твои» (9) и т.д.).
Эта деталь образа Софьи, проходящая сквозь все произведения, - одна из тех деталей, которые Цветаева делает акцент, давая нам понять, чем чувства женщины отличаются от любви к мужчине в её понимании. Вряд ли руки мужчины способны вызывать такое восхищение.
Девятое стихотворение является логическим продолжением предыдущего, но героиня больше углубляется в воспоминания о моменте её первой встречи с Софьей:
Всё тебе- наугад- простила я, -
Что заставляет нас провести параллель к началу цикла, где также создаётся впечатление любви в первого взгляда. Несмотря на отношения С. Парнок к ней, зачастую не слишком
внимательное, Цветаева любит её:
Всё в тебе мне до боли нравится, -
Даже то, что ты не красавица.
Она уже не обращается в стихотворении к ней на «Вы», прошла пора, когда она насмехалась над Порнок и своими чувствами к ней. На смену этому пришло тёплое вызывающее боль осознание истинной любви. Этот мотив поддерживается в более позднем, одиннадцатом стихотворении, где поэтесса пишет:
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час, …
Всё проснётся- только свистни
Под моим окном.
Однако позже она обвиняет С. Парнок в том, что та якобы ввела в заблуждение её, свела с пути истинного … сделала её несчастной:
На своём пути.
Как обычно, подчиняя себе слово, М. Цветаева очень резко выражает своё отношение к Софьи, от любви которой устала:
… твоя душа мне встала
Поперёк души.
В пятнадцатом стихотворении цикла «Подруга» поэтесса, используя метафору «благословляет» свою некогда любимую «на все четыре стороны». Мачта корабля, дым поезда подсказывают нам, что «благословляет» навсегда, потому что если она что-то сказала-то это именно так и никак иначе.
Цикл был завершён 6 мая 1915 года стихотворением, кардинально отличающимся от предыдущих шестнадцати и по идейности, и по исполнению. Пытаясь вырваться из омута «иронической прелести» отношений с С. Парнок, Цветаева умоляет всех оставить её:
Разлюбите мня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!, -
… Всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
Такое эгоистичное завершение стопроцентно альтруистического цикла…
Очевидно, что М. Цветаева всей душой пыталась забыть то внезапное наваждение, нашедшие на неё при встрече с Парнок. Окончательно порвав свои отношения с ней в феврале 1916 года, она пообещает себе более никогда не встречаться. Так и произойдёт.
Уже спустя несколько лет подобные чувства пробудятся в поэтессе к актрисе Сонечке Голидей, благодаря чему появится на свет «Повесть о Сонечке» и ещё один цикл «Стихи к Сонечке». А ещё позже, в эмиграции судьба сведёт её с Натали Барни, общение с которой нашло ответ в «Посланиях к Амазонке».
Всё это говорит о том, что нельзя просто так взять и вырвать часть биографии человека, как это делали и делают многие издатели. Что бы то ни было- алкоголь, наркотики, измена Родине, «необычные» отношения- всё заслуживает внимания и уважения. Это часть жизни, часть, которую общество должно в конце концов научиться принимать.
© Copyright: Марина Лелиан, 2009
Свидетельство о публикации №209011400369
МАРИНА ЦВЕТАЕВА. ЦИКЛ СТИХОВ "ПОДРУГА"
Вы счастливы? - Не скажете! Едва ли!
И лучше - пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.
Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!
Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной -
Красноречив!
Я Вас люблю. - Как грозовая туча
Над Вами - грех -
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,
За то, что мы, что наши жизни - разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И темный рок,
За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас - хоть разорвись над гробом! -
Уж не спасти!
За эту дрожь, за то - что - неужели
Мне снится сон? -
За эту ироническую прелесть,
Что Вы - не он.
16 октября 1914
Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? - Чья победа? -
Кто побежден?
Все передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?
Кто был охотник? - Кто - добыча?
Все дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?
В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чье сердце - Ваше ли, мое ли
Летело вскачь?
И все-таки - что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?
23 октября 1914
Сегодня таяло, сегодня
Я простояла у окна.
Взгляд отрезвленней, грудь свободней,
Опять умиротворена.
Не знаю, почему. Должно быть,
Устала попросту душа,
И как-то не хотелось трогать
Мятежного карандаша.
Так простояла я - в тумане -
Далекая добру и злу,
Тихонько пальцем барабаня
По чуть звенящему стеклу.
Душой не лучше и не хуже,
Чем первый встречный - этот вот, -
Чем перламутровые лужи,
Где расплескался небосвод,
Чем пролетающая птица
И попросту бегущий пес,
И даже нищая певица
Меня не довела до слез.
Забвенья милое искусство
Душой усвоено уже.
Какое-то большое чувство
Сегодня таяло в душе.
24 октября 1914
Вам одеваться было лень,
И было лень вставать из кресел.
- А каждый Ваш грядущий день
Моим весельем был бы весел.
Особенно смущало Вас
Идти так поздно в ночь и холод.
- А каждый Ваш грядущий час
Моим весельем был бы молод.
Вы это сделали без зла,
Невинно и непоправимо.
- Я Вашей юностью была,
Которая проходит мимо.
25 октября 1914
Сегодня, часу в восьмом,
Стремглав по Большой Лубянке,
Как пуля, как снежный ком,
Куда-то промчались санки.
Уже прозвеневший смех…
Я так и застыла взглядом:
Волос рыжеватый мех,
И кто-то высокий - рядом!
Вы были уже с другой,
С ней путь открывали санный,
С желанной и дорогой, -
Сильнее, чем я - желанной.
- Oh, je n’en puis plus, j’etouffe! -
Вы крикнули во весь голос,
Размашисто запахнув
На ней меховую полость.
Мир - весел и вечер лих!
Из муфты летят покупки…
Так мчались Вы в снежный вихрь,
Взор к взору и шубка к шубке.
И был жесточайший бунт,
И снег осыпался бело.
Я около двух секунд -
Не более - вслед глядела.
И гладила длинный ворс
На шубке своей - без гнева.
Ваш маленький Кай замерз,
О, Снежная Королева.
26 октября 1914
Ночью над кофейной гущей
Плачет, глядя на Восток.
Рот невинен и распущен,
Как чудовищный цветок.
Скоро месяц - юн и тонок -
Сменит алую зарю.
Сколько я тебе гребенок
И колечек подарю!
Юный месяц между веток
Никого не устерег.
Сколько подарю браслеток,
И цепочек, и серег!
Как из-под тяжелой гривы
Блещут яркие зрачки!
Спутники твои ревнивы? -
Кони кровные легки!
6 декабря 1914
Как весело сиял снежинками
Ваш - серый, мой - соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты ярче всех.
Как розовыми и несладкими
Я вафлями объелась - шесть!
Как всеми рыжими лошадками
Я умилялась в Вашу честь.
Как рыжие поддевки - парусом,
Божась, сбывали нам тряпье,
Как на чудных московских барышень
Дивилось глупое бабье.
Как в час, когда народ расходится,
Мы нехотя вошли в собор,
Как на старинной Богородице
Вы приостановили взор.
Как этот лик с очами хмурыми
Был благостен и изможден
В киоте с круглыми амурами
Елисаветинских времен.
Как руку Вы мою оставили,
Сказав: «О, я ее хочу!»
С какою бережностью вставили
В подсвечник - желтую свечу…
- О, светская, с кольцом опаловым
Рука! - О, вся моя напасть! -
Как я икону обещала Вам
Сегодня ночью же украсть!
Как в монастырскую гостиницу
- Гул колокольный и закат -
Блаженные, как имянинницы,
Мы грянули, как полк солдат.
Как я Вам - хорошеть до старости -
Клялась - и просыпала соль,
Как трижды мне - Вы были в ярости! -
Червонный выходил король.
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
Декабрь 1914
Свободно шея поднята,
Как молодой побег.
Кто скажет имя, кто - лета,
Кто - край ее, кто - век?
Извилина неярких губ
Капризна и слаба,
Но ослепителен уступ
Бетховенского лба.
До умилительности чист
Истаявший овал.
Рука, к которой шел бы хлыст,
И - в серебре - опал.
Рука, достойная смычка,
Ушедшая в шелка,
Неповторимая рука,
Прекрасная рука.
10 января 1915
Ты проходишь своей дорогою,
И руки твоей я не трогаю.
Но тоска во мне - слишком вечная,
Чтоб была ты мне - первой встречною.
Сердце сразу сказало: «Милая!»
Все тебе - наугад - простила я,
Ничего не знав, - даже имени! -
О, люби меня, о, люби меня!
Вижу я по губам - извилиной,
По надменности их усиленной,
По тяжелым надбровным выступам:
Это сердце берется - приступом!
Платье - шелковым черным панцирем,
Голос с чуть хрипотцой цыганскою,
Все в тебе мне до боли нравится, -
Даже то, что ты не красавица!
Красота, не увянешь за́ лето!
Не цветок - стебелек из стали ты,
Злее злого, острее острого
Увезенный - с какого острова?
Опахалом чудишь, иль тросточкой, -
В каждой жилке и в каждой косточке,
В форме каждого злого пальчика, -
Нежность женщины, дерзость мальчика.
Все усмешки стихом парируя,
Открываю тебе и миру я
Все, что нам в тебе уготовано,
Незнакомка с челом Бетховена!
14 января 1915
Могу ли не вспомнить я
Тот запах White-Rose и чая,
И севрские фигурки
Над пышащим камельком…
Мы были: я - в пышном платье
Из чуть золотого фая,
Вы - в вязаной черной куртке
С крылатым воротником.
Я помню, с каким вошли Вы
Лицом - без малейшей краски,
Как встали, кусая пальчик,
Чуть голову наклоня.
И лоб Ваш властолюбивый,
Под тяжестью рыжей каски,
Не женщина и не мальчик, -
Но что-то сильней меня!
Движением беспричинным
Я встала, нас окружили.
И кто-то в шутливом тоне:
«Знакомьтесь же, господа».
И руку движеньем длинным
Вы в руку мою вложили,
И нежно в моей ладони
Помедлил осколок льда.
С каким-то, глядевшим косо,
Уже предвкушая стычку, -
Я полулежала в кресле,
Вертя на руке кольцо.
Вы вынули папиросу,
И я поднесла Вам спичку,
Не зная, что делать, если
Вы взглянете мне в лицо.
Я помню - над синей вазой -
Как звякнули наши рюмки.
«О, будьте моим Орестом!»,
И я Вам дала цветок.
С зарницею сероглазой
Из замшевой черной сумки
Вы вынули длинным жестом
И выронили - платок.
28 января 1915
Все глаза под солнцем - жгучи,
День не равен дню.
Говорю тебе на случай,
Если изменю:
Чьи б ни целовала губы
Я в любовный час,
Черной полночью кому бы
Страшно ни клялась, -
Жить, как мать велит ребенку,
Как цветочек цвесть,
Никогда ни в чью сторонку
Глазом не повесть…
Видишь крестик кипарисный?
- Он тебе знаком -
Все проснется - только свистни
Под моим окном.
22 февраля 1915
Сини подмосковные холмы,
В воздухе чуть теплом - пыль и деготь.
Сплю весь день, весь день смеюсь, - должно быть,
Выздоравливаю от зимы.
Я иду домой возможно тише:
Ненаписанных стихов - не жаль!
Стук колес и жареный миндаль
Мне дороже всех четверостиший.
Голова до прелести пуста,
Оттого что сердце - слишком полно!
Дни мои, как маленькие волны,
На которые гляжу с моста.
Чьи-то взгляды слишком уж нежны
В нежном воздухе едва нагретом…
Я уже заболеваю летом,
Еле выздоровев от зимы,
13 марта 1915
Повторю в канун разлуки,
Под конец любви,
Что любила эти руки
Властные твои
И глаза - кого-кого-то
Взглядом не дарят! -
Требующие отчета
За случайный взгляд.
Всю тебя с твоей треклятой
Страстью - видит Бог! -
Требующую расплаты
За случайный вздох.
И еще скажу устало,
- Слушать не спеши! -
Что твоя душа мне встала
Поперек души.
И еще тебе скажу я:
- Все равно - канун! -
Этот рот до поцелуя
Твоего был юн.
Взгляд - до взгляда - смел и светел,
Сердце - лет пяти…
Счастлив, кто тебя не встретил
На своем пути.
28 апреля 1915
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. - Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. - Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
Вознесение, 1915
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать - куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы - на палубе…
Вы - в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…
Вечерние поля в росе,
Над ними - во́роны…
- Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
3 мая 1915
В первой любила ты
Первенство красоты,
Кудри с налетом хны,
Жалобный зов зурны,
Звон - под конем - кремня,
Стройный прыжок с коня,
И - в самоцветных зернах -
Два челночка узорных.
А во второй - другой -
Тонкую бровь дугой,
Шелковые ковры
Розовой Бухары,
Перстни по всей руке,
Родинку на щеке,
Вечный загар сквозь блонды
И полунощный Лондон.
Третья тебе была
Чем-то еще мила…
- Что от меня останется
В сердце твоем, странница?
14 июля 1915
Вспомяните: всех голов мне дороже
Волосок один с моей головы.
И идите себе… - Вы тоже,
И Вы тоже, и Вы.
Разлюбите меня, все разлюбите!
Стерегите не меня поутру!
Чтоб могла я спокойно выйти
Постоять на ветру.
6 мая 1915
Стихотворение «Моим стихам, написанным так рано…» было создано известной русской поэтессой и переводчицей Мариной Цветаевой 13 мая 1913 года. В это время её произведения только начинали обретать популярность в небольших кругах, и стихотворение стало символом начала творческого расцвета поэтессы. Молодой Цветаевой на тот момент было чуть больше 20 лет, но несмотря на юный возраст, девушка писала глубокомысленные стихи «о юности и смерти». Данное произведение Марины Цветаевой известно как «стихотворение-предсказание», так как в нём поэтесса смогла сформулировать пророчество о собственном творческом будущем.
Цветаева, будучи свободолюбивой личностью, не пыталась следовать никаким литературным тенденциям и течениям, и традиционно её произведения не относят ни к одному из существующих литературных направлений. Однако иногда считается, что стиль ранней Цветаевой (анализируемое стихотворение как раз относится к началу творческой деятельности поэтессы) во многом перекликается с духом символизма .
Необычным для лирического произведения является тот факт, что стихотворение построено на акцентах слогов, а не отдельных слов. Прерывистый ритм и подчеркнутые интонации – главные особенности авторского слога в этом произведении. Подобные поэтические черты характерны разностопному ямбу - стихотворному размеру с ударением на втором слоге в стопе. Строки, написанные Цветаевой, соединены между собой перекрестной рифмовкой, имеющую схему АВАВ. Такой тип составления рифм считается одним из самых гибких в ритмическом плане. При создании стихотворения поэтесса чередовала стили: нечетные строки написаны женской рифмой, а четные – мужской.
«Моим стихам, написанным так рано…» - это произведение, принадлежащее особенному жанру лирического стихотворения - элегии . Творческие работы этого стиля отличает лёгкая грусть, которой проникнуты авторские фразы, задумчивость и меланхоличность. Также произведение Марины Цветаевой относят к так называемому жанру «стихотворения-предсказания» из-за пророчества для собственных стихов, которое поэтесса заключает в строки произведения.
В стихотворении автором рассматривается несколько тем, основная из которых – это тема поэта и поэзии . При создании произведения Цветаева поднимает такую духовную проблему, как чувство собственной значимости творческого человека, его поиск общественного признания и личностное развитие. В небольшом произведении, состоящим из трёх четверостиший, поэтесса раскрывает своё чувство обладания особенным литературным даром, а также волнение, связанное с судьбой собственных стихотворений. Цветаева предчувствует их безызвестность, их ненужность («где их не брал никто и не берёт!» ). И одновременно предсказывает, как будто назло написанным словам, что однажды им всё же «настанет свой черед» . Между строк стихотворения читаются и другие чувства автора: боль переживания собственной безызвестности и в то же время – ощущение обладания поэтическим талантом; предвкушение признания, которое придёт рано или поздно. Удивителен объём сюжета и количество переживаний, которые Цветаевой удалось поместить в одно предложение.
Переживания лирического героя не являются центральным местом в произведении, они скорее скрыты в так называемом «предсказании». Анализируя интонации стихотворения, его посылы, можно утверждать, что лирическая героиня Цветаевой преисполнена мужеством и воодушевлением. Она не рассматривает возможность бросить поэзию и попытать славы в другой сфере деятельности, для неё стихи – это смысл жизни и высшее предназначение. Образ лирического героя, его преданность любимому делу внушает читателю уважение и вдохновляет на борьбу с судьбой.
Стихотворение «Моим стихам, написанным так рано…» отличает многообразие троп, которые и создают запоминающийся портрет лирического героя. Преобладают такие средства художественной выразительности, как сравнения («сорвавшимся, как брызги из фонтана», «ворвавшимся, как маленькие черти» ), а также эпитеты («маленькие черти», «драгоценным винам» ). Встречающиеся риторические восклицания («нечитанным стихам», «где их никто не брал и не берёт!» ), лексические повторы и олицетворения («ворвавшимся стихам», «сорвавшимся стихам» ) создают яркую художественность и разнообразие мотивов.
В небольшом по объёму произведении Марина Цветаева сумела раскрыть множество проблем, с которыми встречаются творческие люди. Удивительным образом в стихотворении, состоящем из двенадцати строчек, философские темы совмещаются с утонченной лирической красотой. Можно считать, что пророчество, произнесенное Цветаевой в данном произведении, действительно воплотилось в жизнь: её стихам «настал черёд».
- «Мне нравится, что Вы больны не мной…», анализ стихотворения Марины Цветаевой
- «Бабушке», анализ стихотворения Цветаевой
- «Молодость», анализ стихотворения Марины Цветаевой
«Але» Марина Цветаева
А когда — когда-нибудь — как в воду
И тебя потянет — в вечный путь,
Оправдай змеиную породу:
Дом — меня — мои стихи — забудь.Знай одно: что завтра будешь старой.
Пей вино, правь тройкой, пой у Яра,
Синеокою цыганкой будь.
Знай одно: никто тебе не пара —
И бросайся каждому на грудь.Ах, горят парижские бульвары!
(Понимаешь — миллионы глаз!)
Ах, гремят мадридские гитары!
(Я о них писала — столько раз!)Знай одно: (твой взгляд широк от жара,
Паруса надулись — добрый путь!)
Знай одно: что завтра будешь старой,
Остальное, деточка, — забудь.
Анализ стихотворения Цветаевой «Але»
В цветаевском наследии представлен многоликий образ Али, нежного «лебеденка», первенца «светлого и страшного». Молодая мать пророчествует: быть дочери наследницей ее Москвы, амазонкой или царицей бала, насмешницей или схимницей. Разнородные образы объединены одной важной особенностью - ощущением крепкой духовной связи между матерью и дочерью. «Друзья» и «сироты», они подобны двум птицам или странницам - бесприютным, горемычным, но талантливым и внутренне свободным.
С замечания о родстве душ начинается стихотворение, датированное летом 1917 г. Свидетельства о «змеиной» природе натуры героини встречаются и в других текстах. Они лишены отрицательной семантики. В произведении « » лирическое «я» встречает радостное утро. Страстная, способная на искреннее чувство «живейшая из жен» упоминает о своей новой золотистой шкуре и «двуостром» языке.
Интересно, что мысль о духовной близости не исключает развитие мотива забвения. Откликнувшись на зов «вечного пути», повзрослевшая дочь, по предсказанию матери, забудет дом и родных. Единственное, что стоит знать лирическому адресату, - помнить о скорой старости. Подчеркивая быстротечность времени, автор намеренно приближает срок ее наступления, относя его к завтрашнему дню.
Изображая бурные увлечения молодости, поэтесса прибегает к лексическому комплексу «ресторанно-цыганской» тематики, традиционной для русской лирики. Мать с пониманием относится к неудержимым страстям своего взрослого ребенка: ряд глаголов в повелительном наклонении можно трактовать как своеобразное разрешение мудрой родительницы.
Предостережение о старости дополняется еще одним обстоятельством, также выделенным анафорой «знай одно». Молодая «цыганка» обречена на одиночество, от которого не спасут многочисленные романы.
В предпоследнем катрене картина разгула страстей получает завершение. Ее составляют визуальные образы ярких огней бульваров и «миллионов» горящих глаз, а звуковым сопровождением выступает громкая гитарная музыка. Упоминание двух европейских топонимов расширяет рамки лирического повествования, которое вырывается из московских границ.
Цикличность - еще одно важное свойство художественного пространства анализируемого текста. На закономерность будущих событий указывают замечания, размещенные автором в скобках. Ощущения стремительного полета души на надутых парусах были присущи и матери - таков контекст комментариев. Лексические анафоры финала закрепляют эти впечатления.
