(1910-1971) русский поэт
Твардовский Александр Трифонович никогда не жаловался на судьбу и даже писал в одном из своих стихотворений:
Нет, жизнь меня не обделила,
Добром своим не обошла.
Всего с лихвой дано мне было
В дорогу - света и тепла.
Но так же, как и многие его современники, он прожил очень непростую жизнь, которая пришлась на самые тяжелые для России годы.
Александр Трифонович Твардовский родился на Смоленской земле. Его отец в прошлом был кузнецом, возможно, от этого и пошло то сочетание своеобразной основательности и непоколебимой принципиальности, которое всегда было свойственно характеру Твардовского. Трифон Гордеевич, отец поэта, был человеком незаурядным. Тяжким трудом он сумел скопить небольшую сумму денег, которой едва хватило, чтобы сделать первый взнос в банк и купить в рассрочку болотистый участок земли. Стремление вырваться из нищеты, знание грамоты и даже определенная начитанность выделяли его из среды крестьян, которые то шутливо, то иронически называли Трифона Гордеевича «паном».
Детство поэта пришлось на первые послереволюционные годы, а в юности ему довелось на своей собственной судьбе познать, как проводилась коллективизация. В тридцатые годы его отец был «раскулачен» и выслан из родной деревни. Об этих тяжелых годах ярко рассказал в своих мемуарах брат поэта Иван Трифонович. Новые хозяева жизни не посчитались даже с тем, что Трифон Гордеевич вместе с семьей сам обрабатывал землю и не нищенствовал только благодаря своему трудолюбию.
Будущий поэт стал активным сельским комсомольцем, а с 1924 года начал посылать заметки в редакции смоленских газет. Он писал в них о комсомольских делах, о разных злоупотреблениях, которые допускали местные власти, что создавало ему в глазах сельских жителей ореол защитника. А в 1925 году в газете «Смоленская деревня» появилось и первое стихотворение Александра Твардовского - «Новая изба». Однако писать стихи он начал еще раньше и однажды показал их своему учителю, который, таким образом, стал первым критиком будущего поэта. Как впоследствии вспоминал сам Твардовский, учитель весьма неодобрительно отозвался о его стихотворных опытах по той причине, что стихи очень понятны, тогда как современные литературные требования диктуют, чтобы «ни с какого конца нельзя было понять, что и про что в стихах написано». Мальчику очень хотелось соответствовать литературной моде, и он упорно старался писать так, чтобы было непонятно, о чем написано. К счастью, ему не удалось этого добиться, и он в конце концов решил писать так, как получалось. Первое опубликованное стихотворение Александра Твардовского, конечно, было далеко от совершенства, однако в нем уже проявились те черты, которые характерны для всей его поэзии. Он писал просто и доходчиво о том, что ему было близко. В двадцатые годы он находился под влиянием поэзии Н. Некрасова, что как бы предопределило гражданский пафос его первых стихов.
Окрыленный успехом, Александр Трифонович Твардовский собрал все свои, как ему казалось, «подходящие» стихи и отправился в Смоленск, к поэту Михаилу Исаковскому, который в то время работал в редакции газеты «Рабочий путь». Их первая встреча стала началом большой творческой и человеческой дружбы, которая продлилась до конца жизни обоих поэтов. Тогда в Смоленске собралась целая группа молодых поэтов, которые пришли в областные газеты из разных деревень. Михаил Исаковский был старше их всех, к тому же он был уже признанным в области поэтом и как мог старался помочь своим молодым коллегам в их творчестве.
Впоследствии, Александр Твардовский отмечал, что писал он тогда очень плохо, его стихи были беспомощны и подражательны. Но самым губительным для него и для других его сверстников-поэтов был недостаток общей культуры и образования. Когда Твардовский приехал в Смоленск, ему было уже восемнадцать лет, а образование - только неполная сельская школа. Вот с таким багажом он и вступил в поэзию.
После того, как в журнале «Октябрь» появилось несколько его стихов и кто-то из критиков отметил их в своем обзоре. Твардовский приехал в Москву, однако реальность оказалась не такой блестящей, как это представлялось издалека. В Москве, как и в Смоленске, было трудно устроиться на работу, и редкие публикации не спасали положения. Тогда Александр Твардовский вернулся в Смоленск и решил серьезно заняться своим образованием. Его приняли в педагогический институт без вступительных экзаменов, но с обязательством за год изучить и сдать все предметы за среднюю школу. Он не только выполнил свое обязательство, но и в первый же год догнал своих однокурсников.
В смоленский период Александр Трифонович Твардовский очень живо вникал во все процессы, которые происходили в то время в деревне. Уже шла коллективизация, его семья пострадала, но, сочувствуя родителям, он не сомневался в необходимости перемен.
Александр Твардовский часто ездил в колхозы в качестве корреспондента газет, собирал материал, писал статьи, рассказы. Тогда же он задумал написать большое произведение, и вскоре появилась его поэма «Путь к социализму», озаглавленная так по названию колхоза, о котором шла речь. Несмотря на то, что по рекомендации Эдуарда Багрицкого поэма была издана в «Молодой гвардии» и получила положительные отзывы критики, она была откровенно неудачной. Как признавал сам Твардовский, эти стихи были как «езда со спущенными вожжами, утрата ритмической дисциплины стиха, проще говоря, не поэзия». Эту и вторую свою поэму «Вступление», которая была издана в Смоленске в 1932 году, он впоследствии рассматривал как неизбежные ошибки юности. Первой же большой и по-настоящему удачной работой становится его лирический цикл «Сельская хроника», которым Твардовский и заявил о себе в литературе как о талантливом перспективном поэте.
Однако известность к нему пришла только после публикации в 1936 году поэмы «Страна Муравия». Сюжет поэмы напоминает историю Дон-Кихота, только у Александра Твардовского вместо странствующего рыцаря в путешествие отправляется мужик, не желающий вступать в колхоз. Он едет по стране на своей лошаденке в надежде найти место, где нет колхозов. Такого места он, конечно, не находит и, насмотревшись на счастливую жизнь колхозников, возвращается домой уверенный, что нет и не может быть хорошей жизни вне колхозов. Трудно сказать, кривил ли Твардовский душой, когда создавал этот миф о новой деревне и возросшем благосостоянии крестьян, - ведь он не мог не видеть и отрицательное, что сопутствовало коллективизации. Однако в поэме все выглядит пристойно и благополучно. Даже сама природа в его стихах радуется и вносит свой щедрый дар в коллективный труд:
Дышат грудью запотелой
Желтогривые овсы.
За распахнутым окном.
На просторе луга
Лошадь сытая в ночном
Отряхнулась глухо.
Теперь Александр Трифонович Твардовский приезжает в Москву уже как признанный поэт. К этому времени он успел закончить два курса педагогического института в Смоленске и поступил на третий курс Московского института истории, философии и литературы (МИФЛИ). Его стихи и поэмы охотно печатают журналы, их одобрительно воспринимает критика, и поэт вполне доволен своей жизнью. К чести Твардовского следует отметить, что он и раньше, и теперь не прерывает связей со своей семьей, часто бывает в родном доме, хотя и рискует получить ярлык «сына врага народа». Однако эта участь его каким-то образом миновала.
В 1939 году поэт заканчивает МИФЛИ, и его призывают в армию. В то время он еще не знал, что снимет шинель только после Победы. За шесть лет своей армейской жизни Александр Трифонович Твардовский прошел несколько войн. Он принимал участие в походе Красной Армии в Западную Белоруссию, после этого - в финской войне и, наконец, в Великой Отечественной. С 1940 года и до самой Победы поэт не прерывает своих литературных занятий и работает над «Фронтовой хроникой». Ее герой - еще не солдат, а тот же крестьянин, волей судеб попавший на войну. Из этого цикла и выросла поэма «Василий Теркин». Ее замысел возник у Александра Твардовского еще во время финской войны, когда он вместе с группой других писателей, работавших в газете «На страже Родины», решил завести в газете «уголок юмора» и придумал фельетонный персонаж - Васю Теркина, который имел у бойцов огромный успех. Но только пройденные им тяжелые военные дороги превратили Теркина в настоящего народного героя. Интересно отметить, что новая поэма Твардовского заслужила похвальный отзыв даже такого взыскательного критика, как Ивана Алексеевича Бунина , который к тому же был категорично настроен против советской власти.
Военные впечатления легли в основу и следующей поэмы Александра Твардовского - «Дом у дороги», которая вышла в 1946 году. В противоположность «Теркину» в ней звучит мотив неизбывной печали и скорби о потерях. В том же, 1946 году поэт создает своеобразный реквием погибшим - стихотворение «Я убит подо Ржевом».
В послевоенное время Александр Твардовский продолжает работать над крупными произведениями и создает свою главную в этот период поэму - «За далью - даль». В ней поэт стремится к честному разговору с читателем, но уже прекрасно понимает, что это невозможно. С 1954 года он начинает работать над следующей своей поэмой - «Теркин на том свете», пародийным продолжением «Василия Теркина», которую заканчивает в 1963 году. Она была опубликована и получила первые отзывы, но потом о ней замолчали, как будто ее и не существовало. Аналогичная судьба постигла и другую поэму Твардовского - «По праву памяти», которая была завершена в 1969-м, но в СССР опубликована лишь в 1987 году. Понимая, что рассказать правду о прошлом ему не дадут, Твардовский прекратил работу над этой поэмой. Последние годы жизни он посвятил лирической поэзии. Однако и в ней чувствуется, что он намеренно уходит от когда-то любимой им социальной темы и не пишет о том, что его волнует, только потому, что его мысли все равно не дойдут до читателя. Поэт чувствует, что он не в состоянии что-либо изменить в этом мире, и ощущает свою ненужность.
Военные и послевоенные годы во многом изменили мировоззрение Александра Трифоновича Твардовского, другой стала и его гражданская позиция. Он увидел, каким стало то будущее, которое в двадцатые-тридцатые годы представлялось ему светлым и справедливым. И поэт как мог пытался отстаивать свои идеалы и свою позицию.
В 1950 году Александр Твардовский был назначен главным редактором журнала «Новый мир», но уже через четыре года его сняли, а еще через четыре, в 1958 году, вернули обратно. Именно в это время «Новый мир» становится центром, вокруг которого группировались писатели, стремившиеся к честному изображению действительности. Тогда же Твардовский сумел напечатать знаменитую повесть «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына и добивался публикации его романа «Раковый корпус». Несмотря на то, что Александр Твардовский и сам имел немалую власть и влияние (был и членом правления Союза писателей СССР, и кандидатом в члены ЦК КПСС), ему постоянно приходилось испытывать на себе все усиливающееся давление консервативных сил. В 1970 году он был в очередной раз снят с должности главного редактора, да и сама редакция подверглась фактическому разгрому. Всего через полтора года после этого поэт умер. Как писал позже один из историков, «смерть Твардовского стала поворотным пунктом целого периода культурной жизни страны».
Автобиография
Родился я в Смоленщине, в 1910 году, на "хуторе пустоши Столпово", как назывался в бумагах клочок земли, приобретенный моим отцом, Трифоном Гордеевичем Твардовским, через Поземельный крестьянский банк с выплатой в рассрочку. Земля эта – десять с небольшим десятин – вся в мелких болотцах – "оборках", как у нас их называли, – и вся заросшая лозняком, ельником, березкой, была во всех смыслах незавидна. Но для отца, который был единственным сыном безземельного солдата и многолетним тяжким трудом кузнеца заработал сумму, необходимую для первого взноса в банк, земля эта была дорога до святости. И нам, детям, он с самого малого возраста внушал любовь и уважение к этой кислой, подзолистой, скупой и недоброй, но нашей земле, – нашему "имению", как в шутку и не в шутку называл он свой хутор. Местность эта была довольно дикая, в стороне от дорог, и отец, замечательный мастер кузнечного дела, вскоре закрыл кузницу, решив жить с земли. Но ему то и дело приходилось обращаться к молотку: арендовать в отходе чужой горн и наковальню, работая исполу.
В жизни нашей семьи бывали изредка просветы относительно достатка, но вообще жилось скудно и трудно и, может быть, тем труднее, что наша фамилия в обычном обиходе снабжалась еще шутливо-благожелательным или ироническим добавлением "пан", как бы обязывая отца тянуться изо всех сил, чтобы хоть сколько-нибудь оправдать ее. Между прочим, он ходил в шляпе, что в нашей местности было странностью и даже некоторым вызовом, и нам, детям, не позволял носить лаптей, хотя из-за этого случалось бегать босиком до глубокой осени. Вообще многое в нашем быту было "не как у людей".
Отец был человеком грамотным и даже начитанным по-деревенски. Книга не являлась редкостью в нашем домашнем обиходе. Целые зимние вечера у нас часто отдавались чтению вслух какой-либо книги. Первое мое знакомство с "Полтавой" и "Дубровским" Пушкина, "Тарасом Бульбой" Гоголя, популярнейшими стихотворениями Лермонтова, Некрасова, А. К. Толстого, Никитина произошло таким именно образом. Отец и на память знал много стихов: "Бородино", "Князя Курбского", чуть ли не всего ершовского "Конька-Горбунка". Кроме того, он любил и умел петь, – смолоду даже отличался в церковном хоре. Обнаружив, что слова общеизвестной "Коробушки" только малая часть "Коробейников" Некрасова, он певал при случае целиком всю эту поэму.
Мать моя, Мария Митрофановна, была всегда очень впечатлительна и чутка ко многому, что находилось вне практических, житейских интересов крестьянского двора, хлопот и забот хозяйки в большой многодетной семье. Ее до слез трогал звук пастушьей трубы где-нибудь вдалеке за нашими хуторскими кустами и болотцами или отголосок песни с далеких деревенских полей, или, например, запах первого молодого сена, вид какого-нибудь одинокого деревца и т. п.
Стихи писать я начал до овладения первоначальной грамотой. Хорошо помню, что первое мое стихотворение, обличающее моих сверстников, разорителей птичьих гнезд, я пытался записать, еще не зная всех букв алфавита и, конечно, не имея понятия о правилах стихосложения. Там не было ни лада, ни ряда, – ничего от стиха, но я отчетливо помню, что было страстное, горячее до сердцебиения желание всего этого, – и лада, и ряда, и музыки, – желание родить их на свет и немедленно, – чувство, сопутствующее и доныне всякому замыслу. Что стихи можно сочинять самому, я понял из того, что гостивший у нас в голодное время летом дальний наш городской родственник по материнской линии, хромой гимназист, как-то прочел по просьбе отца стихи собственного сочинения "Осень":
Листья давно облетели,
И голые сучья торчат...
Строки эти, помню, потрясли меня тогда своей выразительностью: "голые сучья" – это было так просто, обыкновенные слова, которые говорятся всеми, но это были стихи, звучащие, как из книги.
С того времени я и пишу. Из первых стихов, внушивших мне какую-то уверенность в способности к этому делу, помню строчки, написанные, как видно, под влиянием пушкинского "Вурдалака":
Раз я позднею порой
Шел от Вознова домой.
Трусоват я был немного,
И страшна была дорога:
На лужайке меж ракит
Шупень старый был убит...
Речь шла об одинокой могиле на середине пути от деревни Ковалево, где жил наш родственник Михайло Вознов. Похоронен в ней был некто Шупень, убитый когда-то на том месте. И хотя никаких ракит там поблизости не было, никто из домашних не попрекнул меня этой неточностью: зато было складно.
По-разному благосклонно и по-разному с тревогой относились мои родители к тому, что я стал сочинять стихи. Отцу это было лестно, но из книг он знал, что писательство не сулит больших выгод, что писатели бывают и не знаменитые, безденежные, живущие на чердаках и голодающие. Мать, видя мою приверженность к таким необычным занятиям, чуяла в ней некую печальную предназначенность моей судьбы и жалела меня.
Лет тринадцати я как-то показал мои стихи одному молодому учителю. Ничуть не шутя, он сказал, что так теперь писать не годится: все у меня до слова понятно, а нужно, чтобы ни с какого конца нельзя было понять, что и про что в стихах написано, таковы современные литературные требования. Он показал мне журналы с некоторыми образцами тогдашней - начала двадцатых годов - поэзии. Какое-то время я упорно добивался в своих стихах непонятности. Это долго не удавалось мне, и я пережил тогда, пожалуй, первое по времени горькое сомнение в своих способностях. Помнится, я, наконец, написал что-то уж настолько непонятное ни с какого конца, что ни одной строчки вспомнить не могу оттуда и не знаю даже, о чем там шла речь. Помню лишь факт написания чего-то такого.
Летом 1924 года я начал посылать небольшие заметки в редакции смоленских газет. Писал о неисправных мостах, о комсомольских субботниках, о злоупотреблениях местных властей и т. п. Изредка заметки печатались. Это делало меня, рядового сельского комсомольца, в глазах моих сверстников и вообще окрестных жителей лицом значительным. Ко мне обращались с жалобами, с предложениями написать о том-то и том-то, "протянуть" такого-то в газете... Потом я отважился послать и стихи. В газете "Смоленская деревня" появилось мое первое напечатанное стихотворение "Новая изба". Начиналось оно так:
Пахнет свежей сосновой смолою,
Желтоватые стены блестят.
Хорошо заживем мы с весною
Здесь на новый, советский лад.
После этого я, собрав с десяток стихотворений, отправился в Смоленск к М. В. Исаковскому, работавшему там в редакции газеты "Рабочий путь". Принял он меня приветливо, отобрал часть стихотворений, вызвал художника, который зарисовал меня, и вскоре в деревню пришла газета со стихами и портретом "селькора-поэта А. Твардовского".
М. Исаковскому, земляку, а впоследствии другу, я очень многим обязан в своем развитии. Он единственный из советских поэтов, чье непосредственное влияние на меня я всегда признаю и считаю, что оно было благотворным для меня. В стихах своего земляка я увидел, что предметом поэзии может и должна быть окружающая меня жизнь советской деревни, наша непритязательная смоленская природа, собственный мой мир впечатлений, чувств, душевных привязанностей. Пример его поэзии обратил меня в моих юношеских опытах к существенной объективной теме, к стремлению рассказывать и говорить в стихах о чем-то интересном не только для меня, но и для тех простых, не искушенных в литературном отношении людей, среди которых я продолжал жить. Ко всему этому, конечно, необходима оговорка, что писал я тогда очень плохо, беспомощно ученически, подражательно.
В развитии и росте моего литературного поколения было, мне кажется, самым трудным и для многих губительным то, что мы, втягиваясь в литературную работу, ее специфические интересы, выступая в печати и даже становясь, очень рано, профессиональными литераторами, оставались людьми без сколько-нибудь серьезной общей культуры, без образования. Поверхностная начитанность, некоторая осведомленность в "малых секретах" ремесла питала в нас опасные иллюзии.
Обучение мое прервалось по существу с окончанием сельской школы. Годы, назначенные для нормальной и последовательной учебы, ушли. Восемнадцатилетним парнем я пришел в Смоленск, где не мог долго устроиться не только на учебу, но даже на работу, – по тем временам это было еще не легко, тем более что специальности у меня никакой не было. Поневоле пришлось принимать за источник существования грошовый литературный заработок и обивать пороги редакций. Я и тогда понимал незавидность такого положения, но отступать было некуда, – в деревню я вернуться не мог, а молодость позволяла видеть впереди в недалеком будущем только хорошее.
Когда в московском журнале "Октябрь" напечатали мои стихи и кто-то где-то отметил их в критике, я заявился в Москву. Но получилось примерно то же самое, что со Смоленском. Меня изредка печатали, кто-то одобрял мои опыты, поддерживал ребяческие надежды, но зарабатывал я не намного больше, чем в Смоленске, и жил по углам, койкам, слонялся по редакциям, и меня все заметнее относило куда-то в сторону от прямого и трудного пути настоящей учебы, настоящей жизни. Зимой тридцатого года я вернулся в Смоленск и прожил там лет шесть-семь до появления в печати поэмы "Страна Муравия".
Период этот – самый решающий и значительный в моей литературной судьбе. Это были годы великого переустройства деревни на основе коллективизации, и это время явилось для меня тем же, чем для более старшего поколения – Октябрьская революция и гражданская война. Все то, что происходило тогда в деревне, касалось меня самым ближайшим образом в житейском, общественном, морально-этическом смысле. Именно этим годам я обязан своим поэтическим рождением. В Смоленске я, наконец, принялся за нормальное учение. С помощью добрых людей поступил я в Педагогический институт без приемных испытаний, но с обязательством сдать в первый же год все необходимые предметы за среднюю школу, в которой я не учился. Мне удалось в первый же год выровняться с моими однокурсниками, успешно закончить второй курс, с третьего я ушел по сложившимся обстоятельствам и доучивался уже в Московском историко-философском институте, куда поступил осенью тридцать шестого года.
Эти годы учебы и работы в Смоленске навсегда отмечены для меня высоким душевным подъемом. Никаким сравнением я не мог бы преувеличить испытанную тогда впервые радость приобщения к миру идей и образов, открывшихся мне со страниц книг, о существовании которых я ранее не имел понятия. Но, может быть, все это было бы для меня "прохождением" институтской программы, если бы одновременно меня не захватил всего целиком другой мир – реальный нынешний мир потрясений, борьбы, перемен, происходивших в те годы в деревне. Отрываясь от книг и учебы, я ездил в колхозы в качестве корреспондента областных редакций, вникал со страстью во все, что составляло собою новый, впервые складывающийся строй сельской жизни, писал газетные статьи и вел всякие записи, за каждой поездкой отмечая для себя то новое, что открылось мне в сложном и величественном процессе переустройства деревни.
Около этого времени я совсем разучился писать стихи, как писал их прежде, пережил крайнее отвращение к "стихотворству" – составлению строк определенного размера с обязательным набором эпитетов, подыскиванием редких рифм и ассонансов, попаданием в известный, принятый в тогдашнем поэтическом обиходе тон.
Моя поэма "Путь к социализму", озаглавленная так по названию колхоза, о котором шла речь, была сознательной попыткой говорить в стихах обычными для разговорного, делового, отнюдь не "поэтического" обихода словами:
В одной из комнат бывшего барского дома
Насыпан по самые окна овес.
Окна побиты еще во время погрома
И щитами завешаны из соломы,
Чтобы овес не пророс
От солнца и сырости в помещеньи.
На общем хранится зерно попеченьи.
Поэма, выпущенная в 1931 году издательством "Молодая гвардия" отдельной книжкой, встречена была в печати положительно, но я не мог не почувствовать сам, что такие стихи – езда со спущенными вожжами – утрата ритмической дисциплины стиха, проще говоря, проза. Но и вернуться к стихам в прежнем, привычном духе я уже не мог. Новые возможности погрезились мне в организации стиха из его элементов, входящих в живую речь, – из оборотов и ритмов пословицы, поговорки, присказки. Вторая моя поэма "Вступление", вышедшая в Смоленске в 1933 году, была данью таким именно односторонним поискам "естественности" стиха:
Жил на свете Федот,
Был про него анекдот:
– Федот, каков умолот?
– Как и прошлый год.
– А каков укос?
– Чуть не целый воз.
– А как насчет сала?
– Кошка украла...
По материалу, содержанию, даже намечавшимся в общих чертах образам обе эти поэмы предваряли "Страну Муравию", написанную в 1934–1936 годах. Но для этой новой моей вещи я должен был на собственном трудном опыте разувериться в возможности стиха, который утрачивает свои основные природные начала: музыкально-песенную основу, энергию выражения, особую эмоциональную окрашенность.
Пристальное знакомство с образцами большой отечественной и мировой поэзии и прозы подарило мне еще такое "открытие", как законность условности в изображении действительности средствами искусства. Условность хотя бы фантастического сюжета, преувеличение и смещение деталей живого мира в художественном произведении перестали мне казаться пережиточными моментами искусства, противоречащими реализму изображения. А то, что я носил в душе наблюденное и добытое из жизни мною лично, гнало меня к новой работе, к новым поискам. То, что я знаю о жизни,- казалось мне тогда,- я знаю лучше, подробней и достоверней всех живущих на свете, и я должен об этом рассказать. Я до сих пор считаю такое чувство не только законным, но и обязательным в осуществлении всякого серьезного замысла.
Со "Страны Муравии", встретившей одобрительный прием у читателя и критики, я начинаю счет своим писаниям, которые могут характеризовать меня как литератора. Выход этой книги в свет послужил причиной значительных перемен и в моей личной жизни. Я переехал в Москву; в 1938 году вступил в ряды ВКП(б); в 1939 году окончил Московский историко-философский институт (МИФЛИ) по отделению языка и литературы.
Осенью 1939 года я был призван в ряды РККА и участвовал в освободительном походе наших войск в Западную Белоруссию. По окончании похода я был уволен в запас, но вскоре вновь призван и, уже в офицерском звании, но в той же должности спецкорреспондента военной газеты, участвовал в войне с Финляндией. Месяцы фронтовой работы в условиях суровой зимы сорокового года в какой-то мере предварили для меня собственно военные впечатления Великой Отечественной войны. А мое участие в создании фельетонного персонажа "Васи Теркина" в газете "На страже родины" (ЛВО) – это по существу начало моей основной литературной работы в годы Отечественной войны 1941–1945 годов. Но дело в том, что глубина всенародно-исторического бедствия и всенародно-исторического подвига в Отечественной войне с первых дней отличили ее от каких бы то ни было иных войн и тем более военных кампаний.
"Книга про бойца" , каково бы ни было ее собственно литературное значение, в годы войны была для меня истинным счастьем: она дала мне ощущение очевидной полезности моего труда, чувство полной свободы обращения со стихом и словом в естественно сложившейся непринужденной форме изложения. "Теркин" был для меня во взаимоотношениях поэта с его читателем – воюющим советским человеком – моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю. Впрочем, все это, мне кажется, более удачно выражено в заключительной главе самой книги.
Почти одновременно с "Теркиным" я начал еще на войне писать, но закончил уже после войны – лирическую хронику "Дом у дороги". Тема ее – война, но с иной стороны, чем в "Теркине". Эпиграфом этой книги могли бы быть строки, взятые из нее же:
Давайте, люди, никогда
Об этом не забудем...
Всегда наряду со стихами я писал прозу - корреспонденции, очерки, рассказы, выпустил даже еще до "Муравии" нечто вроде небольшой повести – "Дневник председателя колхоза" – результат моих деревенских записей "для себя". В 1947 году опубликовал книгу очерков и рассказов под общим заглавием "Родина и чужбина".
Последние годы писал мало, напечатал с десяток стихотворений, несколько очерков и статей. Совершил ряд поездок в составе различных культурных делегаций за границу, – побывал в Болгарии, Албании, Польше, Демократической Германии и в Норвегии. Ездил и по родной стране в командировки на Урал, в Забайкалье и на Дальний Восток. Впечатления этих поездок должны составить материал моих новых работ в стихах и прозе.
В 1947 году был избран депутатом Верховного Совета РСФСР по Вязниковскому округу Владимирской области; в 1951 – по Нижнедевицкому Воронежской области.
С начала 1950 года работаю главным редактором журнала "Новый мир".
БИОГРАФИЯ
Родился 21 июня 1910 года на хуторе Загорье Починковского района в крестьянской семье.
Выдающийся русский поэт XX века, пятикратный лауреат Государственных премий. Участник Великой Отечественной войны. Редактор «Нового мира» (1950-54 гг., 1958-70 гг.) - лучшего послевоенного литературно-художественного и общественно-политического журнала, определявшего лицо подлинной реалистической литературы, советский общественный деятель.
До 1936 г. жил и творил на Смоленщине. Печатался в газетах «Юный товарищ», «Смоленская деревня», «Рабочий путь», «Большевистский молодняк», в журнале «Наступление». Был ответственным секретарем журнала «Западная область». Опубликовал 260 произведений в стихах и прозе, в т.ч. 3 поэмы.
В 1928 году А.Т. Твардовский переезжает в Смоленск, где он живет, учится в педагогическом институте. Много ездит по стране. В то же время проходит хорошую школу поэтического мастерства у М.В. Исаковского, принимает активное участие в общественной и литературой жизни Смоленщины. Впечатления и наблюдения, почерпнутые из многочисленных поездок по родному краю, легли в основу его поэм "Путь к социализму", "Вступление", "Страна Муравия", многих стихотворений, посвященных коллективизации сельского хозяйства. Широкое признание принесла А.Т. Твардовскому поэма "Страна Муравия" (1936), отмеченная в 1941 году Государственной премией СССР.
Состоял в Ассоциации писателей до марта 1931 г. Исключен за «неправильное освещение классовых отношений» в произведениях и в связи с раскулачиванием и высылкой из Загорья семьи.
В 1936 году А.Т. Твардовский переехал в Москву. В 1939 году окончил Московский институт истории, философии и литературы (МИФЛИ). Участвовал в советско-финляндской войне 1939-40 г. В годы Великой Отечественной войны он был на фронте, от начала до победоносного ее завершения находился на переднем крае борьбы с немецко-фашистскими захватчиками. Награжден орденами Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды, медалями.
Написанная им поэма "Василий Теркин" стала классикой русской поэзии двадцатого века. Созданный им образ народного героя Василия Теркина олицетворяет несгибаемый характер советского, русского солдата, его мужество и стойкость в борьбе с врагами нашей Родины. Ярко выразившая нравственные идеалы народа книга "Василий Теркин" получила всенародную известность, переведена на многие языки, удостоена Государственной премии СССР (1946).
Непосредственный фронтовой опыт, глубокие раздумья об исторических судьбах народа, сложностях повседневной жизни, реальной действительности, стремление предельно откровенно, правдиво осмыслить ""мир большой и трудный" нашли художественное воплощение в поэме "Дом у дороги" (Государственная премия СССР, 1947), в книге "Из лирики этих лет. 1959-1967" (Государственная премия СССР. 1971). Особое место в его творчестве занимает поэма "За далью - даль", написанная в 1953-66 годах, представляющая страстную, взволнованную исповедь сына своего века. В ней отражены умонастроения советского общества в пятидесятых годах, размышления о судьбах простых людей, о своей собственной биографии, ее трагических страницах (необоснованные репрессии родителей, родных братьев)
Для всякого художника, в особенности художника слова, писателя, наличие этой малой, отдельной и личной родины имеет огромное значение... В творениях подлинных художников - и самых больших и более скромных по своему значению - мы безошибочно распознаем приметы их малой родины".
Нежную сыновнюю привязанность к родным местам, к хутору Загорье, Смоленску, благодарную память о них А.Т.Твардовский пронес через всю жизнь, выразил в своих стихах, поэмах, прозе, страстной публицистике, в созданных им поэтических образах.
Без сомнения, Смоленщина была нравственной и эстетической опорой в творчестве А.Т.Твардовского. Она питала своими животворными соками огромный талант великого русского поэта, глубоко отразившего в своих лучших стихах, поэмах, прозе, публицистике сложный, порой трагический путь народа, которому он служил верой и правдой. Он был человеком высочайшего нравственного и гражданского облика. Идея государственности, патриотизма была началом всех начал его помыслов, истоком эпичности его поэзии.
Будучи одним из основателей ""смоленской поэтической школы", А.Т.Твардовский постоянно поддерживал тесную связь со своими земляками-литераторами, активно участвовал в культурной жизни Смоленска и области. Он был для своих младших братьев по перу не только высочайшим примером художнической взыскательности, но и терпеливым наставником, другом, товарищем, который помогал, поддерживал их чем мог.
Умер Александр Трифонович Твардовский 18 декабря 1971 года в дачном поселке близ Красной Пахры Московской области. Похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве. На свежую могилу поэта из пакета была высыпана земля, привезенная с отчего Смоленского края. Юрий Пашков прочитал стихи, выразившие глубокую скорбь смолян по случаю кончины великого поэта двадцатого века, знаменитого земляка. В них были такие строки:
Его земля, где знал он каждый взгорок,
Земля отца и Теркина - бойца,
Она лежит, как памяти просторы,
Которой нет ни края, ни конца
Когда мы, над могильной ямой стоя,
Достали землю, то она была
Тяжелой, потеплевшею, сырою,
Как будто вся слезами изошла
Память А.Т.Твардовского увековечена на его малой родине: в Смоленске и Починке его именем названы улицы, установлены мемориальные доски. В областном центре создан мемориальный музей. 2 мая 1995 года в центре города-героя Смоленска, напротив гостиницы, над которой 25 сентября 1943 года бойцы водрузили красный флаг, был открыт памятник поэту и воину Александру Твардовскому и Василию Теркину: знаменитому русскому писателю и его всемирно известному литературному герою. Союз писателей России учредил литературную премию им. А.Т.Твардовского "Василий Теркин".
24 мая 1986 года за большие заслуги перед Отечеством, родным краем, городом на Днепре А.Т. Твардовскому присвоено (посмертно) звание "Почетный гражданин города-героя Смоленска".
А. Твардовский стал летописцем 30—60-х годов XX столетия, биографом времени суровых испытаний, перемен, экспериментов. Он не побоялся в сложных условиях высказаться убедительно обо всем, что тревожило советских людей, начать углубленный разговор о «суде памяти » над ошибками периода коллективизации, сталинщины, о совести и ответственности живых перед мертвыми.
В рамках социалистического реализма, коммунистической идеологии писатель смог создать произведения о жизни советских людей, полной обычных и необычных забот, радостей и печалей, раскрыть их психологию, показать начавшийся в период оттепели процесс перестройки общества, человечность, веру в будущее.
Сестра поэта А. Матвеева в 1980 году писала, что дед по линии отца Гордей Васильевич Твардовский «был родом из Белоруссии, рос на берегах Березины».В «Автобиографии» поэт отмечает, что отец был грамотным человеком. Соседи звали его паном Твардовским, уважая «западные корни». Старался дать детям приличное образование. Мать была натурой впечатлительной и чуткой, ее «до слез трогал звук пастушьей трубы».
Учеба будущего поэта началась с репетиторства: для детей привезли из Смоленска гимназиста 8 класса Н. Арефьева. В 1918 году А. Твардовский учился в Смоленске в 1-ой Советской школе (бывшей гимназии), а осенью 1920 года — в Ляховской школе, но вскоре ее закрыли. Пришлось продолжить учебу в Егорьевской школе. В 1923 году А. Твардовский стал учиться за 8 километров от дома, в Белохолмской школе. В 1924 году учеба для А. Твардовского закончилась.
Любовь к литературе возрастала на почве увлечения произведениями А Пушкина, Н. Гоголя, Н. Некрасова, М. Лермонтова. В 1925 году в газете «Смоленская деревня» среди других материалов о новом крестьянском быте было помещено первое стихотворение комсомольского корреспондента А Твардовского «Новая изба», в котором ниспровергались старые и славились новые боги, вместо икон вешались портреты Маркса и Ленина.
В 1928 году произошел разрыв активиста-комсомольца с отцом. А. Твардовский переезжает в Смоленск, знакомится ближе с М. Исаковским — сотрудником газеты «Рабочий путь», который поддержал молодого автора.
Окрыленный поэт едет в Москву, где М. Светлов печатает его стихи в журнале «Октябрь», а зимой 1930 года вновь возвращается в Смоленск. В 1931 году А. Твардовский женился на Марии Гореловой. В том же году отца писателя раскулачили и выслали с семьей в Зауралье, на Север, заставили строить бараки посреди тайги. Отец и 13-летний брат Павел бежали из ссылки, попросили за них заступиться, на что преданный советской власти поэт ответил: «Помочь вам могу только тем, чтобы бесплатно доставить вас туда, где были» (из воспоминаний младшего брата Ивана). Свою вину он будет замаливать, как в раннем (стихотворение «Братья», 1933), так и позднем (поэма «По праву памяти», триптих о матери) творчестве. В апреле 1936 года А. Твардовский посетил родных в высылке, а в июне этого же года помог им переселиться на Смоленщину.
1930-е годы стали временем становления поэта. Он пишет эпические, сюжетные стихотворения — картинки с натуры, сценки, пейзажные и бытовые зарисовки и поэмы «Путь к социализму» (1931) и «Вступление» (1933). Однако более удачными получались у А. Твардовского стихотворения, сцепки с натуры, пейзажные зарисовки. Среди них выделяется напевное стихотворение под названием «Кружились белые березки...» (1936). Автор совмещает два плана повествования: конкретный, частный случай — на берегу реки справляется хоровод, поют «девочки-подростки», играет с перебором гармонь, и общий — ведется речь о празднике, который отмечался «по всей реке, по всей стране».
Картина праздника воссоздана яркая, карнавальная: мелькают «платки, гармонь и огоньки», «поют девочки-подростки», ходит «по кругу хоровод». Самыми удачными и светлыми точками в этой карнавальной картине являются две — метафора «Кружились белые березки» и сравнение «А по реке в огнях, как город, / Бежал красавец пароход». Мастерство писателя проявляется и в удачном подборе своеобразных, новаторских рифм: «березки — подростки», «не дома — по иному», «перебором — город», «разнообразный — праздник».
Правдивыми получились стихотворения поэта о детстве, о родных местах. «На хуторе Загорье» можно назвать небольшой лиро-эпической поэмой о детстве, о жизни. Автор поднимает общеизвестное на уровень поэтического:
На белой горке солнце
Вставало поутру.
Идя путем отказа от риторики, репортажности, в 1935 году поэт написал стихотворение «Утро» — светло-прозрачное, полное белизны снега, от которого «в комнате светло». Снег, снежинки, «пушок летучий» — центральные образы произведения. Они движутся, перемещаются в просторе, словно живые существа.
Обратим внимание на олицетворение, осложненное эпитетами: снежинка не просто кружится, а кружится «легко и неумело», первая снежинка, еще робкое существо. Снег охарактеризован двумя эпитетами — густой и белый. Погода, видно, стоит довольно морозная, безветренная, а поэтому снег не утрачивает своей густоты и белизны.
В 1932 году А. Твардовский по рекомендации Смоленского Союза писателей без экзаменов поступает (как активный автор, комсомолец) в Смоленский пединститут, а осенью 1936 года переводится на 3-й курс ИФЛИ — Московского Института истории, философии и литературы. Издает в это время книги «Дорога» (1938), «Про деда Данилу» (1939), поэму «Страна Муравия» (1936), за которую получил орден Ленина.
В годы войны
А. Твардовский участвовал в войне с Финляндией в 1939—1940 годах как военный корреспондент. К лету 1939 года он закончил ИФЛИ, а уже осенью принимал участие в походе Красной Армии в Западную Белоруссию. Навсегда запомнились ему страшные картины зимы 1940 года в Финляндии. В годы Великой Отечественной войны поэт был корреспондентом газеты «Красная Армия», прошел от Москвы до Кенигсберга. Энциклопедией о войне стала поэма «Василий Теркин». Также были написаны цикл стихотворений «Фронтовая хроника», книга очерков и воспоминаний «Родина и чужбина», поэма «Дом у дороги».
Батальные сражения в поэме «Василий Теркин» носят локальный характер, как в главе «Поединок», где Василий Теркин побеждает сильного противника. Слог поэмы — разговорный: идет откровенная, дружеская беседа о том, что происходило на войне.
Поэма «Дом у дороги» (1942—1946) названа автором «лирической хроникой». Это исповедь поэта о покинутом, не докошенном луге у дома возле дороги, об оставленной солдатом семье, своеобразный «плач о Родине», «песнь / Ее судьбы суровой». В поэме нет развернутого сюжета, она построена на лирических переживаниях событий: уход Сивцова на войну; горе жены Анюты, встречающей пленных и пытающейся увидеть среди них своего Андрея; прощание с мужем, пробирающимся из окружения к своим, а затем плен вместе с детьми в Германии.
Гуманистическая позиция А. Твардовского особенно выразительно раскрылась в его элегиях — раздумьях 1941— 1945 годов о жизни и смерти, бессмысленной жестокости войны, которая никогда не щадит. В стихотворении «Две строчки» речь идет о бесславной Финской войне 1939— 1940 годов, когда на снегу остались лежать тысячи молодых солдат и офицеров. Такими же трагедийными по содержанию являются стихотворения «Война — жесточе нету слова», «Перед войной», «Как будто в знак беды... ».
В послевоенные годы
После войны литература развивалась в условиях идеологического диктата. Критиковалось «безыдейное» творчество А. Ахматовой и М. Зощенко. Журналы «Звезда» и «Ленинград» попали под специальное постановление о допущенных «идеологических ошибках». Круг явлений, дозволенных для художественного изображения, сужался, господствовала «теория бесконфликтности». А. Твардовский старался избежать упрощенного изображения действительности.
С 1958 года и до конца своих дней писатель был главным редактором ведущего журнала страны — «Новый мир», отстаивающего принципы правдивого искусства, открывая читателям имена новых авторов: Ф. Абрамова, А. Солженицына, В. Быкова, Г. Бакланова, Е. Винокурова и др.
В это время писатель работает над произведениями о пережитом в довоенный период, о культе личности Сталина, о бюрократизме, создает поэмы «За далью — даль», «Теркин на том свете», «По праву памяти». Лирика поэта конца 1950—1960-х годов становится монологической, исповедальной, из нее исчезают элементы описательпости.
Произведения А. Твардовского соответствуют принципам коммунистической партийности и народности, идеологически выдержаны. В них славятся ленинские идеалы, строители коммунизма, но в духе «шестидесятничества» отстаивается «социализм с человеческим лицом». Обращается поэт и к вечной проблематике («Жестокая память», «Московское утро», «О сущем», «Не хожен путь» и др.).
Стихотворение «Жестокая память » (1951), написанное в годы преобладания публицистической поэзии, и сегодня трогает наши сердца искренностью чувства, откровенностью автора, глубоким драматизмом его переживаний. Философская идея стихотворения выражается заключительными строками:
И памятью той, вероятно,
Душа моя будет больна.
Покамест бедой невозвратной
Не станет для мира война.
Этот вывод возникает в стихотворении не сразу, а после талантливого, подробного описания автором природы, запомнившейся ему с детства, ее красок и звуков. Жар соснового леса, сонная речушка, лето и солнце, «пекущее в спину», «оводов звон», росистый луг — это реалии мирной жизни, наполнявшие детские годы поэта. Картина выдержана в светлых тонах. Природа звонкая, чистая... Вторая картина — трагическая: вместо прежних чистых красок и запахов появляются иные — мрачные, военные: трава пахнет «маскировкой окопной», запах воздуха тонкий, однако перемешан «с дымом горячих воронок». Столкнув картины мирной и военной жизни, поэт сообщает читателям о том, что теперь уже природа для него — источник не радости, как в детстве, а жестокой памяти о войне.
«Московское утро » (1957—1958) — эпическое сюжетное стихотворение о том, как лирический герой встал пораньше, чтобы купить газету, в которой, по словам главного редактора, будет опубликовано его стихотворение. Но когда газета была просмотрена, стихотворения там не оказалось — сняла его цензура из-за неприемлемой концовки. Последние строки стихотворения — это вывод о том, что главный редактор в искусстве — «великое время», которое поэт призывает учить «мудрым уроком — упреком». Благодаря такому редактору лирическому герою становится «все по плечу», он может «горы своротить».
Более глубокий разговор на тему поэта и поэзии, поэта и времени, поэта и правды, совести А. Твардовский ведет в стихотворениях конца 1950-х — 1960-х годов. «Слово о словах» (1962), «Вся суть в одном — единственном завете... » (1958), «О сущем» (1958), «Нехожен путь... » (1959), «Я сам дознаюсь, доищусь... » (1966), «На дне моей жизни... » (1967), «Допустим, ты свое уже оттопал... » (1968) и др.
«Вся суть в одном — единственном завете... » (1958) — философское размышление об индивидуальном, не зависящем от обстоятельств, неповторимом характере художественного творчества. В духе времени переоценки ценностей (хрущевская «оттепель») — это смелый вывод. И преподносит его автор лаконично, доказательно, нанизывая тезис на тезис, развивая, повторяя исходную мысль, придает характер доказательности высказыванию с помощью средств поэтического синтаксиса: повторов — «в одном — единственном завете»; «Сказать хочу. / И так, как я хочу», но в первую очередь — переносов: вторая строфа состоит из них полностью. Проводится в стихотворении параллель: Лев Толстой — автор. Поэт не может передоверить свое слово даже гению — Льву Толстому.
Стихотворение «О сущем » (1957—1958) написано в ином стилевом ключе, чем предыдущее: в нем больше эмоциональных образов — кирпичиков, которые составляют одно целое — жизнь. Отказываясь от славы и власти в первых строках («Мне славы тлен — без интереса/И власти мелочная страсть...»), в следующих поэт утверждает свою причастность к полноправной жизни природы, общества, доказывает по существу реалистическую, правдивую миссию художественного творчества. Он хочет иметь часть утреннего леса, «уходящей в детство стежки», «березовой сережки», «моря, моющего с пеной / Каменья теплых берегов», песни юности, беды и победы людской. Это все нужно ему для того, чтобы «видеть все, и все изведать, / Всему не издали учась ». В этой части стихотворения эмоциональное воздействие достигается и тропами (эпитеты — пахучая конопля, теплые берега), и повторами — единоначатиями (четырежды предложения начинаются предлогом «от»). Энергичность высказывания достигается приемом бессоюзного соединения фраз. К названным в начале произведения желаниям истинного художника слова автор добавляет в конце произведения еще одно — стремление быть честным.
В стихотворении «Не хожен путь... » (1959) продолжается разговор о поэте, его миссии. Автор считает первейшей обязанностью художника слова — успевать за временем, быть впереди, даже если путь не изведан. Эта идея высказана уже в первой строфе динамического, написанного в форме призыва, обращения к «большому или малому», любому творцу. Эффект действия создается использованием глаголов и глагольных форм, разбивкой длинных строк на более короткие доли, повторами («за ним, за ним»), обращениями, вопросами, восклицаниями («А страшно все же? »; «Еще бы нет! »), дополнительными паузами, не предусмотренными правилами («Да — сладко! »). Создается ощущение возбужденности и высокой эмоциональной настроенности автора.
В стихотворение вводятся элементы драмы как рода литературы: монолог-обращение в первых двух строках перерастает в диалог, происходящий между автором и его воображаемым собеседником. В стихотворении употребляются просторечия («сробел», «без остатка», «крышка»). Последнее слово выражает активное содержание, а потому выступает как отдельная строка. Большую идейную нагрузку несет образ «огневой вал», «вал огня» — это отзвук военной памяти, символ передовой линии обороны, фронта. С его помощью «закрепляется» идея: поэт должен быть впереди, на линии огня.
В системе произведений о сущности творчества, роли поэта и поэзии значительное место занимает стихотворение «Слово о словах » (1962). Философская мысль, заключенная в нем, — многогранная, разветвленная. Слово — первоэлемент литературы, ее строительный материал. Без точного, значительного, удачного слова, без его изобразительного, образного значения не было бы «изящной словесности», как называли литературу еще в пушкинское время. Поэт отстаивает значимость такого творчества, в котором слово имеет огромное значение, активно выступает против «краснословья» (пустословия). Его позиция — позиция мыслителя, мастера. Стихотворение представляет собой раздумье об истинных и ложных ценностях, гражданственности, честности и приспособленчестве. Поэт делит слова на две категории: слово и словеса. Слова всегда точны, пламенны, «скупо применяются» авторами.
В стихотворении «На дне моей жизни... » (1967) звучит мотив осеннего прощания-расставания с жизнью. Поэт осмысливает прожитую жизнь, задумываясь над вопросом, не был ли бренным его путь в этом мире, и отвечает на него отрицательно.
В 1946 году, в период осмысления героической победы, обострившей патриотические чувства поэта, заставившей его взглянуть по-новому на мир в целом и на свою малую родину, написано стихотворение «О родине ». Оно построено по принципу отрицания (пять первых строф) и утверждения (остальные десять). В первой части стихотворения поэт как бы предполагает, что было бы, если бы он родился «у теплого моря в Крыму», на побережье Кавказа, на Волге «в сердце Урала», в Сибири, на Дальнем Востоке. И далее это предположение последовательно, с помощью ряда доводов отвергается, потому что в таком случае автор «не смог бы родиться в родимой... стороне». Все дальнейшее описание сводится к характеристике Родины как самой дорогой, самой любимой. Поэт подбирает «ласковые» эпитеты («не такая знаменитая», «негромкая» сторона; нет в ней величавой полноты рек, горных хребтов; она незавидная). Но это сторона — труженица, обжитая отцами и дедами, с которой поэт «таинством речи родимой», счастьем правды обручен. Потому край этот незнаменитый дорог лирическому герою, что он — его составная часть. Три последние строфы подводят к философскому вы воду-обобщению: именно с горизонтов малой родины видны масштабы Родины великой.
Цикл стихотворений о матери
Тема Родины почти у каждого поэта неотделима от темы матери, женщины. Матери Марии Митрофановне поэт посвятил стихотворения «Я помню осиновый хутор... » (1927), «Песня» (1936), «Не стареет твоя красота... » (1937) и др. Но самым ярким получился цикл из четырех стихотворений под общим названием «Памяти матери » (1965), написанный после ее ухода из жизни. Этот цикл автобиографичен. Первое стихотворение — об авторе, поэте, который вспоминает свой уход из дому в другую жизнь, о том, как эта разлука кончается вызовом к матери на последнюю встречу-разлуку. Это грустная элегия о неумении (и даже нежелании) любить своих матерей, покаяние перед собой и матерью.
Второе стихотворение цикла — «В краю, куда их вывезли гуртом... » — описание трагической страницы жизни семьи Твардовских в ссылке, в Зауралье. Образ матери предстает уже во внутреннем, духовном состоянии: она любит свой край, не мыслит себя без него. Для нее даже родное кладбище — символ Родины. Мать не могла равнодушно смотреть на чужое таежное кладбище. Его образ — противоположный веками созданному образу белорусского кладбища, которое всегда выделялось своими «воздушными» чертами.
Третье стихотворение цикла «Как не спеша садовники орудуют.. .» переводит рассказ в философский план: сравнивая неспешный труд садовников, засыпающих корневища яблонь в яме грунтом так, «Как будто птицам корм из рук, / Крошат его для яблони», по горсточке его отмеривают, и труд могильщиков — поспешный, «рывками, без передышки», ибо он оправдан чувством вины живых перед мертвыми, суровостью и магией подобного ритуала. Так сцена погребения матери перерастает в монолог автора о жизни и смерти, их взаимозависимости, о благородстве любого труда, о вечности и мгновении. Это философская элегия, раздумье о вечных истинах.
Завершается цикл о матери стихотворением «Ты откуда эту песню... », в котором звучит мелодия с повторяющимся эпиграфом (одновременно и рефреном, несколько видоизмененным в конце) из народной песни:
Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону домой...
Когда-то пела ее в юности мать А. Твардовского. Вспоминала она ее, переезжая в сибирский край, где «леса темнее», «зимы дольше и лютей».
Мелодия грустная далее переходит в трагическую. Песня матери, высказавшей боль разлуки и с родными в юности, и с родителями в зрелом возрасте, и с жизнью, завершается за две строфы до окончания стихотворения рефреном-эпиграфом. В двух последних строфах песня продолжает звучать в исполнении автора. Это поэт пишет свой реквием, молитвенно повторяя песню матери.
Стихотворением-реквиемом А. Твардовского можно назвать отклик на смерть первого космонавта Земли — «Памяти Гагарина » (1968). До этого поэт написал стихотворение «Космонавт» (1961), в котором восхитился подвигом своего земляка, совершенном «во имя наших и грядущих дней». Но то была торжественная ода, гимн. Второе стихотворение дополняет содержание первого. Поэт пишет о подвиге, благодаря которому мир «стал добрее», потрясенный этой победой. Морально-этическое значение подвига Гагарина доводится до мировых масштабов, а сын смоленского края показывается сыном всей планеты, космоса. Еще одна идея утверждается в стихотворении: первый космонавт — посланец мира, ибо после его полета Земля кажется такой маленькой, беспомощной, что возникает вопрос: «...маленькой Земле — зачем же войны, / Зачем же все, что терпит род людской?». Третья идея стихотворения — автор утверждает, что великий подвиг совершил обычный юноша, «хлеботочец», затем — сам кормилец, не чета древнему княжескому роду. И последняя мысль произведения — констатация бессмертия подвига, славы, скорбь о том, что ушел из жизни не только герой, но и человек, «свойский парень, озорной и милый, / Лихой и дельный, с сердцем не скупым».
Поэтический эпос А. Твардовского. Поэма «По праву памяти»
В начале своего творческого пути А. Твардовский заявлял, что его влечет эпическое повествование. Его поэтический эпос конца 1950—1960-х годов становится более лирическим, публицистическим, по-философски углубленным, с элементами фантастики («Теркин на том свете»).
Тематически поэмы А. Твардовского многообразны: героика труда, энтузиазм созидателей «строек коммунизма», воспоминания о прошлом и мечты о будущем («За далью — даль»), критика пороков социалистического строя — бюрократизма, подхалимства, невежества чиновников («Теркин на том свете»), суд памяти, совести, ответственности за прошлое, антитоталитаризм («По праву памяти»).
Поэма «За далью — даль » писалась с 1950 по 1960 год на основе наблюдений от послевоенных поездок по стране — в Сибирь, Якутию, на Урал, на Дальний Восток. Написана она в форме дорожного дневника, созданного в поезде, следующем из Москвы во Владивосток. В главе «Так это было» поэт выносит приговор сталинщине, диктатору, огражденному еще при жизни кремлевской стеной от народа.
Идейный пафос поэмы «Теркин на том свете » сам автор определил так: «Пафос этой работы... — в победительном, жизнеутверждающем осмеянии всяческой мертвечины, уродливостей бюрократизма, формализма, казенщины и рутины...». Пороки советской бюрократической системы, подчинявшей своей воле и чиновников всех рангов, и народ в целом, приведшие к отрыву руководителей от масс и процветанию угодничества, блата, взяточничества, кумовства, в открытой, публицистической форме поэт не мог показать по цензурным соображениям. Поэтому он написал поэму-сказку, поэму-фантазию, пришлось прибегнуть к вымышленному сюжету: герой прежней поэмы оживает, попадает на тот свет, где его принимают за мертвеца. «Тот свет» спроецирован на советскую государственную систему. Все черты (то (укрупненные, шаржированные) повторяют черты бюрократического государства сталинского типа.
Поэма «По праву памяти » готовилась к печати в «Новом мире» в 1970 году, однако из-за бескомпромиссной правды, заключенной в ней, вышла в свет только в 1987 году. Поэт оценивает трагические события, произошедшие с его другом, с выселенной в тайгу семьей, выносит приговор сталинщине, тоталитаризму, превращающим людей в бесправные существа, калечащим их духовно и физически. Одновременно в ней выносится приговор и себе — частично виноватому в том, что трагически сложилась судьба его близких. С болью, «по праву памяти», рассказывает поэт страшную правду о тиране, прозванном отцом народов:
Он говорил: иди за мною,
Оставь отца и мать свою,
Все мимолетное, земное
Оставь — и будешь ты в раю.
Эти строки измученного, исстрадавшегося сердца взяты из второй, центральной главы поэмы. Они отодвигают на второй план фигуру железного вождя — отца всех народов, расшифровывают брошенную им фразу, вынесенную в название главы — «Сын за отца не отвечает». Отвечает! Да еще как! Потому и страдает поэт, который в юности пережил трагедию отречения от отца, а затем получил реабилитацию из уст вождя «Сын за отца не отвечает». А как же не отвечать? Как забыть руки отца «в узлах из жил и сухожилий», которые не могли сразу ухватить маленький черенок ложки, поскольку на них была сплошная мозоль («один мозолистый кулак»)? Как забыть его, горбевшего «годами над землей» и названного кулаком? Поэт, отвергая сталинский лозунг, воссоздает образ своего отца-труженика Трифона Гордеевича, проникает в психологию человека, который уже в вагоне, отъезжая в Сибирь, «держался гордо, отчужденно / От тех, чью долю разделял».
Третья глава — «О памяти» призывает человечество помнить трагедию народа. ГУЛАГи, тюрьмы, репрессии — об этом нужно писать, так как молодое поколение должно помнить «отметки» и «рубцы» трагической истории. Поэты должны домолвить «все былые недомолвки», поскольку каждый оказался в ответе за «всеобщего отца».
А. Твардовский заявляет, что сокрытие правды приведет к трагедии — общество окажется не в ладу с будущим, «неправда будет нам в убыток». Причиной прежнего молчания поэт считает страх, который вынуждал людей «хранить безмолвье / Перед разгулом недобра».
Глава «Перед отлетом», открывающая поэму, — лирическое воспоминание о юности, о светлых мечтах, о новых далях, столичной жизни, мире науки и знаний.
«По праву памяти» — итоговое произведение прозревшего и призвавшего к прозрению других писателя, верившего в социалистические идеалы, в коммунизм и боровшегося за их «чистоту». Служа утопическим идеалам, поэт служил одновременно народу, надеялся на лучшую участь для Отечества.
А. Твардовский — классик русской литературы советского периода. Заслуга его как летописца своего сложного времени велика. Именно ему удалось показать не только героические, но и трагические события, происходившие в стране, приоткрыть правду сталинской эпохи, бросить вызов забвению гуманистических принципов жизнестроения, наступившему в конце 1960-х — в 1970-е годы. Поэт раскрыл дополнительные возможности социалистического реализма, достиг большей правдивости образного отражения действительности, расширил тематические горизонты словесного искусства.
: платформа открытых данных - 2011.
Твардовский А. Т. Автобиография // Из ранних стихотворений (1925-1935). - М.: Советский писатель, 1987. - С. 10.Михаилу Исаковскому, земляку, а впоследствии другу, я очень многим обязан в своем развитии.
Твардовский А. Т. Автобиография // Из ранних стихотворений (1925-1935). - М.: Советский писатель, 1987. - С. 11.Специальности у меня никакой не было. Поневоле пришлось принимать за источник существования грошовый литературный заработок и обивать пороги редакций.
Твардовский А. Т. Автобиография // Из ранних стихотворений (1925-1935). - М.: Советский писатель, 1987. - С. 15.Месяцы фронтовой работы в условиях суровой зимы сорокового года в какой-то мере предварили для меня военные впечатления Великой Отечественной войны.
