Книга Алана Маршалла «Я умею прыгать через лужи» – автобиография австралийского писателя. Это роман о сильном ребенке, который не видел в своем недуге препятствий для того, чтобы стать сильным достойным человеком и осуществить свою мечту.
Повествование начинается с рассказа о рождении Алана, о надеждах, возложенных на первого сына матерью и отцом, лучшим в округе объездчиком лошадей. Однако их чаяния рухнули, когда в мальчика разбил детский паралич. Его ноги бездействовали и с течением времени их мышцы полностью ослабли.
Алана поместили в больницу, где он был единственным ребенком в палате. Поначалу было тяжело отвыкнуть от дома, но вскоре мальчик привык к больничной жизни и даже обрел там взрослых друзей. Алану сделали операцию, и после нее мальчик стал чувствовать себя очень плохо. Фактически впервые Алан осознал, что он болен. После этого тяжелого периода он пошел на поправку. Врач стал ставить мальчика на костыли и вывозить на воздух в инвалидной коляске, чему Алан очень радовался.
После выписки Алан стал ходить на костылях и посещал школу. Дети не воспринимали его, как калеку и не дразнили, а с радостью с ним играли. Алан тоже не чувствовал себя чужаком среди них. Его смущало лишь отношение к нему среди взрослых, которые смотрели с сочувствием и призывали своих детей быть острожными в играх с мальчиком.
Алан сдружился с одним из лидеров класса Фредди Хоуком и своим соседом Джо Кармайклом. Мальчишки выступили секундантами на его драке с главным силачом школы, Стивом Макинтайром. Отец позволил Алану драться и посоветовал настоять на драке палками. Так как у Алана были развиты плечи и руки, он с легкостью одолел Стива.
С Джо Алан дружил теснее всего, они вместе ходили на охоту и рыбалку. Джо всегда терпеливо относился к обычным для Алана, идущего на костылях, падениям. Когда мальчики забрались в кратер потухшего вулкана, и Алан мучительно поднимался из него ползком, Джо с братиком ждали друга, вопреки просьбе идти по своим делам.
Семья Маршаллов была бедной, но отец скопил на коляску для Алана. Теперь сын не падал и не выматывался на прогулках. Он научился плавать, единственный в округе.
Возчик Питер Маклеод однажды взял Алана с собой в лагерь лесорубов. Мальчик посмотрел, как валят лес, помогал разжигать костер и готовить и восхищался сильными лошадьми Маклеода. Для него, как позже сказал отец, это была проверка на самостоятельность, которую Алан выдержал.
Спустя два года Алан поразил отца, научившись держаться в седле на пони. Повзрослев, Алан записался на курсы бухгалтеров в колледже Мельбурна, мечтая работать по профессии и потом стать писателем. Родители решили ехать вместе с ним, тем более что объездка лошадей уже не была актуальна с распространением автомобилей. Джо, узнав об отъезде друга, заметил, что ему будет сложно передвигаться на костылях по людному городу. Но Алан как всегда отбросил все опасения: «Кто думает о костылях!»
Краткое содержание работы
В этой повести сам автор вспоминает свое нелегкое детство. Будучи ребенком Алам заболевает детским церебральным параличом и впоследствии у него отнимаются ноги, и двигаться он может только при помощи костылей. Он оказывается сильным мальчиком, который борется со своим недугом. Труды его были славно вознаграждены: Алам стал удачливый охотник; смелый наездник; хороший пловец в горном озере, которого опасаются даже взрослые, победитель в палочном бою. А в конце повести Алан собирается стать бухгалтером и писателем.
Хотя Алан был больным ребенком, он в душе этого не хотел признавать. Ему казалось, что в нем живут два мальчика, один его двойник. (Строки из повести) “Другой мальчик был всегда со мной: он был слабый, всегда жалующийся, полный страха и опасений, всегда умоляющий меня считаться с ним, всегда из эгоизма пытающийся сдерживать меня”. Всегда, когда Алану нужно было принимать решение умом и сердцем он отталкивал его, освобождался от его влияния.
Алан думал, что для детей нет никакой разницы между хромым и здоровым человеком. И я с ним в этом плане полностью согласна. “В детстве бездействующая, ставшая бесполезной нога, не вызывает стыда, лишь когда научаешься распознавать взгляды людей, не умеющих скрывать свои чувства, появляется желание избегать их общества. И - страшная вещь - такие откровенно презрительные взгляды исходят только от людей со слабым телом, всегда помнящих о собственной физической неполноценности. Сильные люди не сторонятся калеки - его состояние слишком далеко от их собственного”.
Алан считал, что он не калека, но люди часто называли его так и в конце концов он должен был признать, что подходит под это определение, но он верил, такое состояние причиняет другим неудобство и огорчения, ему оно нипочем.
“Мироощущение больного ребенка такое же как и у здорового”. Вот так считал Алан в юношеские годы.
Для меня эта повесть очень близка, потому что я сама родилась с таким диагнозом - “Детский церебральный паралич”. И я вполне понимаю Алана, что это такое, не ходить. Но благодаря моей маме, ее заботам обо мне, и благодаря врачам, я в 5 лет досконально побежала и поверю, в том есть и моя заслуга, потому что я была “живой” ребенок. А сейчас в последствии “ДЦП” у меня задержка в речи.
Но я уверена, что и этот недуг мне удастся вычеркнуть из моей жизни.
При подготовке этой работы были использованы материалы с сайта http://www.studentu.ru
Заказывайте: рефераты - 150 р. курсовые - 700 р. дипломы - 2500 р.
Оценить/Добавить комментарий:
Неудовлетворительно
Удовлетворительно
Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)
Маршалл Алан
Я умею прыгать через лужи
Алан Маршалл
Я умею прыгать через лужи
ОБ АЛАНЕ МАРШАЛЛЕ И ЕГО КНИГЕ
Обычно книги больше рассказывают об авторе, чем личное с ним знакомство. С Аланом Маршаллом – крупным современным писателем Австралии все у меня получилось наоборот. До знакомства я прочел его книгу со странным, на наш слух, названием "Я умею прыгать через лужи". Эта книга, искренняя и страстная, сразу пленила меня. Повествовалось в ней о мальчике-калеке, которого тяжелая болезнь в раннем детстве лишила возможности ходить. О его страданиях. О его упорстве и о том, как, пользуясь костылями, он учился двигаться самостоятельно.
Мальчик был сыном объездчика лошадей. Он рос среди необычной, буйной и суровой природы. С детства общался с людьми очень тяжелого труда, с аборигенами, которые после колонизации Австралии стали пасынками своей изобильной родины, едва добывающими на хлеб очень тяжелым трудом. И от них, от этих людей труда, от обездоленных, но не сломившихся, маленький австралиец воспринимал их мудрость, их трудолюбие, их душевное богатство. Необычная это была книга. Она и в малой мере не повторяла автобиографические книги о детстве и юности, принадлежащие перу великих писателей. От нее так и веяло необычным могуществом природы, на фоне которой с особой болью вырисовывался недуг маленького, мужественного человека. Но при всем том книга была глубоко оптимистическая, улыбчивая, прошитая здоровым народным юмором. Словом, книга эта, изданная Детгизом для детей, по-настоящему увлекла меня, взрослого и не молодого уже человека. Как-то очень заинтересовала в авторе, и я живо представил его этаким худощавым, обиженным природой человеком, смотрящим на мир мудрыми, печальными глазами.
Так было по прочтении первой книги Алана Маршалла. Потом я узнал, что он прилетел в Москву. Узнал и удивился – каково-то ему с костылями совершить такое гигантское путешествие через добрую половину земного шара, да еще со многими пересадками в пути. Мы назначили свидание в ресторане нашего литературного клуба, и вышло так, что я немного опоздал. Народу в этот час было не очень много. Я знал, что Алан уже здесь, и стал искать глазами худощавого человека с мудрыми, печальными глазами.
И вот из-за стола, за которым сидели мои друзья, знатоки литератур английского языка, вдруг поднялся могучего сложения крупный человек, с красиво вылепленной, большой головой, с загорелым лицом, со светлыми глазами, глазами, в которых светилась приветливая улыбка. Он широко улыбался мне навстречу, видимо забавляясь тем, что глава мои, несколько раз скользнув по его лицу, продолжали искать кого-то другого. Только тут заметил я, что богатырь этот стоит немного странно, прочно опираясь о стол обеими, большими, очень сильными руками.
Так мы познакомились. И в первый же день этого знакомства образ человека-страдальца с печальными; глазами, созданный моим воображением, разметался в пух и прах. Да, конечно, все было так, как описано в его книге. Могучий торс вырастал из неподвижных, высохших ног. Были, разумеется, и костыли. Но, несмотря на все, человек этот был необыкновенно подвижен, продвигался быстро, нес свое тело легко и, я бы даже сказал, изящно, и лицо его при этом неизменно хранило бодрое, жизнерадостное выражение, а в светлых глазах не угасали огоньки юмора.
Потом, познакомившись поближе, я узнал, что к человеку этому, столь безжалостно обиженному судьбой, меньше всего подходит название калека. Скажу, не боясь впасть в преувеличение, что среди множества иностранных писателей, которых я знаю и с которыми дружу, нет человека более активного, деятельного, подвижного, да, именно и подвижного, чем он. Он постоянно в разъездах по своей огромной, редко населенной стране. Собирает материалы. Читает лекции. Выступает на рабочих митингах. Он в курсе всех дел своего народа и один из самых активных граждан своей страны.
С юных лет он мечтал стать писателем и осуществил эту свою мечту. Как человек и как писатель он посвятил себя активной борьбе против социальной несправедливости и неустанно ведет эту борьбу и в жизни и в литературе. Он давний и пламенный друг Советского Союза. Он видит в нашем государстве, в нашем социальном строе прообраз будущего мира на земле. Он верит в социализм, в его победу, и даже в труднейшие дни истерических испытаний, когда многие из друзей страны нашей начинали колебаться или даже временно покидали нас, Алан Маршалл был непоколебим в своей вере в социализм и в первую страну социализма.
И тогда, в 1964 году, после первой своей поездки по Советскому Союзу, поездки большой и утомительной, он, легко перенеся все дорожные тяготы, писал:
"Поездка в Советский Союз породила у меня, как у писателя, живые мысли; Я хочу во весь голос рассказать о тех чудесах, которые я видел там, чтобы австралийцы, менее счастливые, чем я, могли разделить со мною радость открытий, сделанных во время этого путешествия".
Может быть, это била просто вежливая фраза, которой он благодарил гостеприимных хозяев? Ничего подобного. Мой друг Алан не из тех, кто говорит протокольные комплименты. Вот уже два с лишним года он на деле осуществляет эти слова. Пишет статьи. Читает в университетах и колледжах лекции о Советском Союзе: Выступает среди рабочих. Настоящий человек, преданный своей идее.
Он уже не молод. Ему давно перевалило за шестьдесят. Но какое юношеское пламя в его светлых глазах! Какая в нем вера и убежденность!
Это творческий человек до мозга костей. Даже в своих разговорах он продолжает творить и рассказывает так интересно, что каждый такой его рассказ, оброненный хотя б в застольной беседе, – это почти готовая новелла. Его можно записывать и сдавать в печать.
Так и случилось однажды. Алан рассказал друзьям о том, как много лет назад он с другом-аборигеном остановили лошадей на мысе Йорк, на берегу океана, и увидели стаю птиц тяжело опускавшихся на мокрый прибрежный песок. Это были птицы из Сибири, пересекшие материк и океан, чтобы перезимовать в теплой Австралии.
– Они живут у нас. Набираются сил, а в ответ на наше гостеприимство уничтожают у нас вредных насекомых, – рассказывал писатель, – потом они улетают в свою Сибирь вить гнезда и выводить птенцов, а наша страна становится лучше, потому что на полях: наших меньше вредителей!
И, обобщая, писатель сообщил:
С тех пор прошло много лет. Я встречал не мало советских людей на нашей земле, и каждый их приезд делает мою Австралию немного лучше. Вы оставляете у нас частицу своего доброго сердца, и нам становится легче жить.
Оксана Кругерская записала этот прелестный рассказ Алана, и он, этот рассказ, как бы оброненный автором на дороге, впервые вышел на русском, а не на английском языке.
Мы же – советские люди, советские читатели – можем сказать, что и сам автор рассказа является такой вот перелетной птицей, которая, прилетая к нам, оставляет у нас частицу своего сердца, своей души, запечатленную в статьях и книгах, и тем делает нас богаче, помогает нам жить.
Таким даром писателя советским читателям является автобиографическая трилогия Алана Маршалла. В ней три части: уже знакомая нам "Я умею прыгать через лужи" и продолжающие ее – "Это трава" и "В сердце моем".
Перед читателем проходит жизнь мальчика, юноши, мужчины – человека нелегкой судьбы, с зорким глазом и широко раскрытым сердцем, чутко реагирующим на беды и боль своего народа. Это книги суровые, мужественные, правдивые. И хотя писатель вряд ли в них что-то домысливает – судьба его решается как судьба типичного австралийца-труженика, прокладывающего свой нелегкий жизненный путь сквозь джунгли капиталистического общества.
Книга смело вводит советского читателя в мир мало знакомой ему страны, по образы этих книг, в ходе чтения, становятся нам близкими и дорогими, и невольно, забывая о том, что это всего только книга, мы начинаем волноваться за их судьбу, переживать их невзгоды, печалиться и радоваться вместе с ними.
Алан Маршалл – один из тех счастливых писателей, который своими книгами, статьями, публичными лекциями, рефератами, выступлениями, всей нелегкой жизнью своей помог многим найти свое место, обрести веру в свои силы, ощутить радость бытия. И книга, которую вы сейчас начнете читать, это он сам, мужественный, неутомимый, жизнерадостный, с веселой хитринкой в светлых, совсем молодых глазах.
Вот все, что я счел долгом сказать вам, читатель, напутствуя вас в путешествие по этой книге, по жизни моего австралийского друга Алана Маршалла.
Б. Полевой
ПРЕДИСЛОВИЕ K РУССКОМУ ИЗДАНИЮ
Впервые все три части моего автобиографического романа выходят под одной обложкой. И как радостно, что это исключительно важное для меня событие произошло в Советском Союзе, в стране, которой я, как писатель, обязан столь многим и с народом которой связан уважением и дружбой.
События, о которых рассказывается в этой книге, развертываются на фоне обстановки специфически австралийской. Речь идет о периоде, который ушел в прошлое – машины начали вытеснять лошадей, а синдикаты – поглощать мелкие предприятия, созданные инициативой одиночек.
Я рос в стране, непохожей на вашу. Здесь листья деревьев обращены к земле, чтобы укрыться от солнца, тогда как в вашей стране сочная листва тянется навстречу солнцу. Мою землю населяли редкостные животные и птицы, солнце жгло у нас немилосердно, засуха и лесные пожары несли разорение фермерам.
Я родился в 1902 году, через сто четырнадцать лет после того, как в Австралии появились первые поселения ссыльных каторжан. Отец мой, родившийся в начале шестидесятых годов прошлого столетия, знавал этих поселенцев, на спинах их еще сохранились следы каторжной" плети. Таким образом, можно сказать, что в этой книге говорится о молодой стране, в то время как история вашей страны простирается далеко в глубь веков.
И хотя обстановка, в которой развертывается действие этой книги, для вас необычна, герои ее, я надеюсь,
будут вам близки. Уверен, что мой отец чувствовал бы себя в Советском Союзе как дома. Я рос под влиянием отца, и когда впервые посетил Советский Союз, мне показалось, будто я приехал на свою родину. Люди моего детства, так же как и ваши люди до революции, мечтали о земле обетованной для трудящихся, о стране, где у всех были бы равные права. Но осуществить, развить эту мечту суждено было людям вашей страны.
В трех книгах, объединенных в этом томе, жизнь моя предстает передо мной как шествие к своего рода победе. Путь мой часто пролегал и среди пустых однообразных равнин, но я старался там не задерживаться. Много препятствий одолевал я на своем пути, были в нем свои вершины, моменты озарения, когда передо мной раскрывался вдруг весь предстоящий мне путь. Эти моменты сами по себе могли быть вполне заурядными, но для меня они были полны значения. Надеюсь, они окажутся значительными и для вас.
Я описал в этой книге все перевалы и вершины моей жизни. В том или ином виде они, как мне кажется, встречаются на пути любого человека.
Один советский друг сказал мне как-то, что ему нравится повесть "Я умею прыгать через лужи" (первая часть этой трилогии), в ней, по его словам, он узнал и свое детство. Я был счастлив услышать это, ибо я хотел в повести о себе рассказать о жизни всех детей.
В этой книге встречаются и дурные люди – ведь и в жизни они есть, – я же пишу именно жизнь. Но, надеюсь, я ни на минуту не потерял из виду, что всех нас, мужчин и женщин, лепит общество, в котором мы живем, и часто, очень часто человеческие слабости – результат влияния определенных условий общества, а не недостатков характера самих людей. Я убежден, что, человек от природы добр. Если же он оказывается дурным, значит, его сделали таким обстоятельства.
Книга моя утверждает именно эту истину. Я писал сваю повесть не для одних только австралийцев, но также и для вас, дорогие советские читатели, для всех людей, которые верят в величие Человека.
Алан Маршалл
Австралия, штат Виктория, Октябрь 1966 г.
Я умею прыгать через лужи
Моим дочерям Гепсибе и Дженнифер,
тоже умеют прыгать через лужи
Лежа в маленькой комнате "парадной" половины нашего деревянного домика в ожидании повитухи, которая должна была помочь моему появлению на свет, моя мать могла видеть из окна огромные эвкалипты, покачивающиеся на ветру, зеленый холм и тени облаков, проносившихся над пастбищами.
– У нас будет сын, – сказала она отцу. – Сегодня мужской день.
Отец наклонился и посмотрел в окно, туда, где за расчищенными выгонами высилась темно-зеленая стена зарослей.
– Я сделаю из него бегуна и наездника, – с решимостью произнес отец, Клянусь богом, сделаю!
Когда приехала повитуха, отец улыбнулся ей и сказал:
– Право, миссис Торенс, я думал, пока вы приедете, малыш уже будет бегать по комнате.
– Да, мне надо бы приехать еще с полчаса назад, – резким тоном ответила миссис Торенс. Это была грузная женщина, с пухлым смуглым лицом и решительными манерами. – Но когда нужно было запрягать, Тед все еще смазывал бричку... Ну, а как вы себя чувствуете, дорогая? – обратилась она к моей матери. – Уже начались схватки?
– И пока она говорила со мной, – рассказывала мне мать, – я вдыхала запах сделанной из акации ручки хлыста, висевшего на спинке кровати, – он принадлежал твоему отцу, – и видела, как ты мчишься галопом на лошади и размахиваешь этим хлыстом, высоко подняв его над головой, точно так же, как делал твой отец.
Когда я появился на свет, отец сидел на кухне с моими сестрами. Мэри и Джейн хотели, чтобы у них был братец, которого они могли бы водить с собой в школу, и отец обещал им, что у них будет брат, по имени Алан.
Миссис Торенс принесла меня, чтобы показать им; я был завернут в пеленки из красной фланели. Она положила меня на руки отцу.
– Как-то странно было смотреть на тебя, – говорил он мне потом. – У меня сын!.. Я хотел, чтобы ты все умел делать: и верхом ездить, и справиться с любой лошадью – вот о чем я думал тогда... И, конечно, чтобы ты хорошо бегал... Все говорили, что у тебя сильные ножки. Я держал тебя на руках, и это было как-то странно. Я все думал, будешь ли ты похож на меня или нет.
Вскоре после того как я начал ходить в школу, я заболел детским параличом. Эпидемия вспыхнула в Виктории в начале девятисотых годов, а потом из густонаселенных районов перекинулась в сельские местности, поражая детей на уединенных фермах и в лесных поселках. В Туралле я был единственной жертвой эпидемии, и на много миль вокруг люди говорили о моей болезни с ужасом. Слово "паралич" они связывали с идиотизмом, и не одна двуколка останавливалась на дороге, а ее хозяин, перегнувшись через колесо, чтобы посудачить с повстречавшимся приятелем, задавал неизменный вопрос: "А ты не слышал – дурачком-то он не стал?"
На протяжении нескольких недель соседи старались побыстрей проехать мимо нашего дома и в то же время настороженно, с каким-то особым интересом поглядывали на старую ограду, на необъезженных двухлеток в загоне и на; май трехколесный велосипед, валявшийся возле сарая. Они звали своих детей домой пораньше, кутали их потеплей и с тревогой всматривались в их лица, стоило им кашлянуть или чихнуть.
– Болезнь поражает человека, как божья кара, – говорил мистер Картер, булочник, который твердо верил в это. Он был директором воскресной школы и однажды среди других объявлений, обводя учеников мрачным взглядом, торжественно возгласил:
– В следующее воскресенье на утреннем богослужении преподобный Уолтер Робертсон, бакалавр искусств, будет молиться о скорейшем исцелении этого стойкого мальчика, пораженного страшной болезнью. Просьба ко всем присутствовать.
Отец узнал об этом и, встретив на улице мистера Картера, стал ему объяснять, нервным движением руки покручивая свои рыжеватые усы, как я умудрился подцепить болезнь:
– Спина создана для ноши, – с набожным видом пробормотал булочник.
Он был членом церковного совета и в каждой беде видел руну божью. С другой стороны, по его мнению, за всем, что приносило людям радость, скрывался дьявол.
– На все божья воля, – произнес он с довольным видом, убежденный в том, что слова эти понравятся всевышнему. Он не упускал ни одного случая снискать расположение господа.
Отец презрительно фыркнул, выражая этим свое отношение к подобного рода философии, и ответил довольно резко:
– Спина моего сына вовсе не была создана для ноши, и позвольте сказать вам: никакой ноши и не будет. Уж если говорить о ноше, то вот кому она досталась. – И он притронулся пальцем к сваей голове.
Немного спустя он стоял у моей кровати и с тревогой спрашивал:
– Алан, у тебя болят ноги?
– Нет, – ответил я ему. – Они совеем как мертвые.
– Черт! – воскликнул он, и его лицо мучительно исказилось.
Мой отец был худощав, бедра у него были узкие, а ноги кривые, следствие многих лет, проведенных в седле: он был объездчиком лошадей и приехал в Викторию из глуши Квинсленда.
– Я это сделал из-за детей, – объяснял он, – ведь там, в глуши, школ нет и в помине. Если бы не они, никогда бы я оттуда не уехал!
У него было лицо настоящего жителя австралийских зарослей – загорелое и обветренное; проницательные голубые глаза прятались в морщинах, порожденных ослепительным солнцем солончаковых равнин.
Один из приятелей отца, гуртовщик, как-то приехавший навестить нас, увидев отца, который вышел к нему навстречу, воскликнул:
– Черт возьми, Билл, ты и сейчас прыгаешь не хуже эму!
Походка у отца была легкой и семенящей, и ходил он всегда с опущенной головой, глядя в землю; эту привычку отец объяснял тем, что он родом из "страны змей".
Иногда, хватив рюмку-другую, он носился на полуобъезженном жеребце по двору, выделывая курбеты среди валявшихся там кормушек, поломанных старых колес и оглобель и разгоняя клохчущих кур; при этом он испускал оглушительные вопли:
– Неклейменный дикий скот! Наплевать на все! Эй, берегись!
И, осаживая коня, он срывал с головы шляпу с широкими полями и размахивал ею, как бы отвечая на приветствия, и раскланивался, поглядывая при этом на дверь кухни, где обычно в таких случаях стояла мать, наблюдавшая за ним с улыбкой – чуть насмешливой, любящей и тревожной.
Отец любил лошадей не потому, что с их помощью он зарабатывал на жизнь, а потому, что находил в них красоту. Он с удовольствием рассматривал каждую хорошо сложенную лошадь. Наклонив голову набок, он медленно похаживал вокруг нее, тщательно изучая все ее стати, ощупывая ее передние ноги в поисках ссадин или припухлостей, говоривших о том, что ей приходилось падать.
– Хороша такая лошадь, – не раз повторял он, – у которой крепкая, добрая кость, лошадь с длинным корпусом и к тому же рослая.
Для него лошади не отличались от людей.
– Это факт, – утверждал он. – Я их довольно повидал на своем веку. Иные лошади, если чуть дотронешься до них кнутом, дуются на тебя, точно дети. Есть такие ребятишки: надери им уши – и они с тобой много дней говорить не будут. Затаят обиду. Понимаешь, не могут забыть. Вот и с лошадьми то же самое: ударь такую кнутом – и сам не рад будешь. Поглядите на гнедую кобылу Коротышки Дика. Она тугоузда. А я ее заставил слушаться узды. Суди сам... Она вся в своего хозяина – Коротышку. Кто захочет его взнуздать, порядком намучится. Он мне до сих пор фунт должен. Ну, да бог с ним. У него и так ничего за душой нет...
Мой дед по отцу, рыжеголовый йоркширец, был пастухом... Он эмигрировал в Австралию в начале сороковых годов прошлого века. Женился он на ирландской девушке, приехавшей в новую колонию в том же году. Я слышал, что дед явился на пристань, как раз когда пришвартовался корабль с ирландскими девушками, прибывшими в Австралию, чтобы устроиться прислугой.
– Кто из вас согласится сразу выйти за меня замуж? – крикнул он столпившимся у поручней девушкам. – Кто не побоится?
Одна крепкая голубоглазая ирландка с черными волосами и большими руками оглядела его и после минутного раздумья крикнула в ответ:
– Я согласна! Я выйду за тебя замуж!
Она перелезла через поручни и прыгнула вниз... Он подхватил девушку, взял ее узелок, и они вместе ушли с пристани; он увел ее, обняв за плечи.
Отец, самый младший из четырех детей, унаследовал от своей матери ирландский темперамент.
– Когда я был еще малышом, – рассказывал он мне, – я угодил одному возчику пониже уха стручком акации, – а ты ведь знаешь, если сок попадет в глаза, можно ослепнуть. Парень чуть не спятил от злости и бросился на меня с дубиной. Я кинулся к нашей хижине и заорал благим матом: "Мама!" А тот малый, черт побери, шутить не собирался. Когда я добежал до дома, он меня почти настиг. Казалось, что спасения нет. Но мать асе видела и уже ждала у дверей, держа наготове котелок с кипящей водой. "Берегись, – крикнула она, это кипяток! Подойди только, и я ошпарю тебе физиономию..." Черт возьми, только это его и остановило. Я вцепился в подол ее платья, а она стояла и смотрела на парня, пока он не ушел.
Мой отец начал работать уже с двенадцати лет. Все его образование ограничилось несколькими месяцами занятий с вечно пьяным учителем, которому каждый ученик, посещавший дощатую лачугу, служившую школой, платил полкроны в неделю.
Начав самостоятельную жизнь, отец колесил от фермы к ферме, нанимаясь объезжать лошадей или перегонять гурты. Свою молодость он провел в глухих районах Нового Южного Уэльса и Квинсленда и мог без конца о них рассказывать. И благодаря рассказам отца эти края солончаковых равнин и красных песчаных холмов были мне ближе, чем луга и леса, среди которых я родился и рос.
– В тех глухих местах, – как-то сказал мае отец, – есть что-то особенное. Там чувствуешь настоящую радость. Заберешься на поросшую сосной гору, разведешь костер...
Он умолк и задумался, глядя на меня взволнованно и тревожно. Потом он сказал:
– Надо будет сделать какое-нибудь приспособление, чтобы твои костыли не увязали в песке: мы ведь когда-нибудь отправимся в те края.
Вскоре после того как я заболел, мускулы на моих ногах стали ссыхаться, а моя спина, прежде прямая и сильная, искривилась. Сухожилия начали стягиваться и затвердели, так что мои ноги постепенно согнулись в коленях и уже не могли разгибаться.
Это болезненное натяжение сухожилий под коленями пугало мою мать, которая опасалась, что мои ноги навсегда останутся согнутыми, если не удастся как можно скорее выпрямить их. Глубоко встревоженная, она вновь и: вновь приглашала доктора Кроуфорда, чтобы он назначил такое лечение, которое позволило бы мне нормально двигать ногами.
Доктор Кроуфорд, который плохо разбирался в детском параличе, недовольно хмурил брови, наблюдая, как мать каталась вернуть жизнь моим ногам, растирая их спиртом и оливковым маслом – средство, рекомендованное женой школьного учителя, утверждавшей, что оно излечило ее от ревматизма. Проронив замечание, что "вреда от этого не будет", Кроуфорд решил оставить вопрос открытым до тех пор, пока он не наведет в Мельбурне справки об осложнениях, которые бывают после этой болезни.
Доктор Кроуфорд жил в Балунге, небольшом городке в четырех милях от нашего дома, и навещал больных на окрестных фермах, только когда заболевание было очень серьезным. Он разъезжал в шарабане с полуподнятым верхом, на фоне голубой войлочной обивки которого эффектно выделялась его фигура, когда он кланялся встречным и приветственно помахивал кнутом, подгоняя свою серую лошадку, трусившую рысцой. Этот шарабан приравнивал его к скваттерам {Скваттер (англ.) – крупный землевладелец. (Прим. перев.)}, правда, лишь к тем из них, чьи экипажи не имели резиновых шин.
Он неплохо разбирался в простых болезнях.
– Могу сказать вам с полной уверенностью, миссис Маршалл, что у вашего сына не корь.
Полиомиелит принадлежал к числу тех болезней, о которых он почти ничего не знал. Когда я заболел, он пригласил на консилиум еще двух врачей, и один из них установил у меня детский паралич.
Этот врач, который, казалось, так много знал, произвел на мою мать большое впечатление, и она стала его расспрашивать, но он ответил только:
– Если бы это был мой сын, я бы очень тревожился.
– Еще бы, – сухо заметила мать и с этой минуты утратила к нему всякое доверие.
Но доктору Кроуфорду она продолжала верить, потому что после ухода своих коллег он сказал:
– Миссис Маршалл, никто не может предугадать, останется ли ваш сын калекой или нет, будет он жить или умрет. Я думаю, что он будет жить, но все в руце божьей.
Эти слова утешили мою мать, но на отца они произвели совсем иное впечатление. Он заметил, что доктор Кроуфорд сам признал, что никогда не имел дела с детским параличом.
– Раз они начинают толковать, что "все в руце божьей", – значит, пиши пропало, – сказал он.
В конце концов доктору Кроуфорду все же пришлось решать, как быть с моими сведенными ногами. Взволнованный и неуверенный, он тихо выбивал дробь своими короткими пальцами по мраморной крышке умывальника у моей постели и молча смотрел на меня. Мать стояла рядом с ним в напряженной, неподвижной позе, как обвиняемый, ожидающий приговора.
– Так вот, миссис Маршалл, насчет его ног. М-м-м... – да... Боюсь, что остается только одно средство. К счастью, он храбрый мальчик. Нам надо выпрямить его ноги. Это можно сделать только силой. Мы должны их насильно выпрямить. Вопрос – как это сделать? Лучше всего, по-моему, каждое утро класть его на стол и вам всей тяжестью наваливаться на его колени и давить на них, пока они не выпрямятся. Ноги надо вплотную прижать к столу. И делать это, скажем, три раза. Да, думаю, трех раз достаточно. А в первый день, скажем, два раза.
– Это будет очень больно? – спросила мать.
Каждое утро, когда мать укладывала меня на спину на кухонный стол, я смотрел на висевшую над камином картину, изображавшую испуганных лошадей. Это была гравюра: две лошади, черная и белая, в ужасе жались друг к другу, а в нескольких футах от их раздувавшихся ноздрей сверкали зигзаги молнии, вырывающейся из темного хаоса бури и дождя.
Парная к ней гравюра, висевшая на противоположной стене, изображала этих же лошадей в тот момент, когда они в бешеном испуге уносились вдаль: гривы их развевались, а ноги были растянуты, как у игрушечной лошадки-качалки.
Отец, принимавший все картины всерьез, нередко подолгу вглядывался в этих лошадей, прикрыв один глаз, чтобы лучше сосредоточиться и правильно оценить все их стати.
Однажды он сказал мне:
– Они арабской породы, это верно, но нечистых кровей. У кобылы нагнет. Взгляни-ка на ее бабки.
Мне не нравилось, что он находит у этих лошадей недостатки. Для меня они были чем-то очень важным. Каждое утро я вместе с ними уносился от нестерпимой боли.
Страх, обуревавший их и меня, сливался воедино и тесно связывал нас. как товарищей по несчастью.
Мать моя упиралась обеими руками в мои приподнятые колени и, крепко зажмурив глаза, чтобы удержать слезы, всей тяжестью наваливалась на мои ноги, пригибая их книзу, пока они, распрямившись, не ложились на стол. Когда ноги выпрямлялись под тяжестью ее тела, пальцы на них растопыривались и затем скрючивались наподобие птичьих когтей. А когда сухожилия начинали тянуться и вытягиваться, я громко кричал, широко раскрыв глаза и уставившись на обезумевших от ужаса лошадей над камином. И в то время как мучительные судороги сводили мои пальцы, я кричал лошадям:
– О лошади, лошади, лошади... О лошади, лошади!..
Больница находилась в городке милях в двадцати от нашего дома. Отец отвез меня туда в крепко сколоченной двуколке, с длинными оглоблями, которой он пользовался, приучая лошадей к упряжи. Он очень гордился этим экипажем. Оглобли и колеса были сделаны из орехового дерева, а на задней стороне сиденья он нарисовал вставшую на дыбы лошадь. Нельзя сказать, чтобы изображение получилось очень удачным, и отец в свое оправдание приводил такое объяснение:
– Видите ли, лошадь еще не привыкла вставать на дыбы. Она делает это в первый раз и поэтому потеряла равновесие.
Отец запряг в двуколку одну из лошадей, которых он объезжал, и еще одну привязал к оглобле. Он держал коренника за голову, пока мать, посадив меня на дно двуколки, забиралась в нее сама. Усевшись, мать подняла меня и устроила рядом с собой. Отец продолжал что-то говорить лошади и гладил ее по потной шее:
– Стой, милая, стой смирно, тебе говорю.
Выходки необъезженных лошадей не пугали мою мать. Упрямые кони вставали на дыбы, падали на колени или рвались в сторону, задыхаясь от усилий сбросить упряжь, а мать смотрела на это с самым невозмутимым видом. Она сидела на высоком сиденье, приспосабливаясь к любому толчку; крепко держась одной рукой за никелированный поручень, она слегка нагибалась вперед, когда лошади с силой пятились, и откидываясь на спинку сиденья, когда они дергали двуколку вперед, но ни на минуту не отпускала меня.
– Нам хорошо, – говорила она, обвив меня рукой.
Отец ослабил удила и приблизился к подножке, пропуская вожжи сквозь кулак; он не сводил глаз с головы пристяжной. Поставив ногу на круглую железную подножку и схватившись за край сиденья, он помедлил минуту, продолжая кричать беспокойным, возбужденным лошадям: "Смирно, смирно!" – и неожиданным рывком вскочил на козлы в то время, как лошади попятились. Он ослабил вожжи, и лошади понеслись. Двухлетка, привязанная к оглобле недоуздком, рвалась в сторону, вытягивая шею; в этой неуклюжей позе она скакала рядом с коренником. Мы промчались через ворота, разбрасывая камни, под скрежет буксовавших, окованных железом колес.
Отец хвастал, что ни разу во время своих стремительных выездов он не задел столбов ворот, хотя щербины, пересекавшие их на уровне ступиц, говорили об ином. Мать, перегнувшись через крыло, чтобы увидеть, какое расстояние отделяет ступицу колеса от столба, каждый раз повторяла одни и те же слова:
– В один прекрасный день ты обязательно заденешь столб.
Когда мы свернули с грязной дороги, которая вела к воротам нашего дома, на вымощенное щебнем шоссе, отец придержал лошадей.
«Ребенок не страдает от того, что он калека, - страдания выпадают на долю тех взрослых, которые смотрят на него»
Это история очень храброго мальчика Алана, который переболел полиомиелитом (кстати, никогда не думала, что это вирусная болезнь и, тем более что она может перерасти в эпидемию). Алан, стойко переносит эксперименты местного врача, пока его не кладут в больницу. В больнице он не унывает и считает болезнь временным неудобством. Когда ему говорят, что он храбрый и у него тяжелый случай, он этим искренне гордится, ведь тогда получается, что он важная персона. В палате он лежит вместе с взрослыми, но это не мешает ему с ними дружить и делиться едой с теми, кому ее не хватает. Там же проходит и его первая влюбленность в медсестру Конрад.
Когда его выписывают, он искренне не понимает, почему мама назвала его хромым. На взрослых он злиться с их жалостью, а с детьми общается на равных и искренне радуется, что они ему не делают поблажек. Он все время повторяет, что костыли это только временное неудобство, и не понятно, знает ли он, что это навсегда.
Отец Алана объезжает лошадей и всегда мечтал, что Алан продолжит его дело, и что он станет лучшим бегуном, как и его отец. Но его мечтам суждено было разбиться об стену реальности, которой уже не исправить.
Таким отцом как у Алана можно только гордиться, ведь он не только не пал духом, а все время поддерживал сына в начинаниях быть таким как все, несмотря на тревогу за него. Он не оберегал, а подталкивал, больше заботясь о душевном состоянии сына, и был абсолютно прав. Наверное благодаря этому Алан и не чувствовал каких-то своих недостатков.
Кроме истории Алана в книге описаны обычные трудности австралийских фермеров, такие как бедность, засуха, бродяжничество и алкоголизм. В этих рассказах Алан выступает как помощник тому, кому повезло меньше (он так считает) и тогда читателю приходится вообще забыть, что у мальчика ограниченные возможности. Думаю, в такие моменты герой рад, что добился своей цели, быть таким как все.
Ну, а теперь о минусах, начнем с мелких. Для меня были скучными описания охоты и рыбалки (может потому что я девчонка, и не понимаю всей прелести) и я ловила себя на том, что приходилось некоторые предложения перечитывать по несколько раз.
Теперь большой минус. Может я бессердечная, но я не поверила автору. Его персонаж сильный, храбрый, его слабина выступает максимум три раза и то ели заметно. Так не бывает, даже люди, у которых нет таких проблем, испытывают сомнения и поддаются слабине гораздо чаще. Я понимаю, что автор хотел показать, как важно таким людям равноправие, а не жалость, он не стремился выбить слезу, но он и не дал почувствовать персонажа. Читатель, не переживающий трудности с персонажем, не чувствующий его сомнений, не может к нему привязаться, полюбить и поверить в него.
Ну и еще один минус. Слог книги мне показался сухим и безликим, даже репортаж с места событий наполнен большим «Я» автора.
Я не могу сказать, что книга плохая, нет наоборот она правильная и нужная, идея просто замечательная, но вот реализация немного подкачала. В итоге имеем то, что имеем…
Очень кратко Автобиографическая повесть о мальчике-инвалиде, который сумел преодолеть последствия неизлечимой болезни.
Главы 1–4
Алан родился в семье объездчика лошадей по фамилии Маршалл. Отец мечтал, чтобы сын стал хорошим наездником и выигрывал соревнования бегунов, но его мечты не сбылись - в начале девятисотых годов, пойдя в школу, Алан заболел полиомиелитом, детским параличом. В маленьком австралийском посёлке Туралле, недалеко от которого жили Маршаллы, о болезни Алана говорили с ужасом и почему-то связывали её с идиотизмом.
Маршалл переехал в австралийский штат Виктория из глухого Квисленда ради того, чтобы две старшие дочери могли учиться. Он обожал лошадей и считал, что они ничем не отличаются от людей. Дед Алана по отцу, рыжеволосый пастух-англичанин, приехал в Австралию в 40-х годах XIX века и в том же году женился на ирландке. Отец Алана, младший в семье, унаследовал ирландский темперамент. Начав работать с двенадцати лет, Маршалл исколесил всю Австралию, объезжая лошадей на фермах. Родителями мамы Алана были ирландка и немец-музыкант, который приехал в Австралию с оркестром.
Вскоре после начала болезни спина Алана начала искривляться, а сухожилья в больных ногах так стянулись и затвердели, что мальчик не мог разогнуть колени. Местный доктор, имевший смутное представление о полиомиелите, посоветовал три раза в день укладывать Алана на стол и выпрямлять ему ноги. Процедура эта была очень болезненная.
Выпрямить ноги не удалось, и родители отвезли Алана в больницу соседнего городка. Мальчика положили в просторную палату с множеством кроватей, где он был единственным ребёнком.
В своей болезни Алан видел лишь временное неудобство. Боль вызывала у него злость и отчаяние, но, окончившись, быстро забывалась. Люди считали болезнь Алана ударом судьбы и называли его храбрым мальчиком.
Мне казалось, что назвать человека храбрым - всё равно что наградить его медалью.
Он считал, что не заслуживает звания храбреца, и боялся, что рано или поздно его уличат в обмане.
Через несколько дней Алан сроднился с палатой и её обитателями. Первым его другом стал Ангус Макдональд, изготовитель лучших в мире ветряных мельниц. Однажды он спросил Алана, почему его вечерняя молитва такая длинная. Мальчик объяснил, что у него очень много просьб к богу, которые он добавляет к обычной молитве и «опускал ту или иную просьбу лишь после того, как она удовлетворялась».
Алан представлял бога в виде силача, одетого в белую простыню, боялся его, но «всё же считал себя существом, от него независимым». По ночам больные стонали и взывали к богу. Алану странно было это слышать - он считал, что взрослые настолько сильны, что никогда не испытывают страх или боль. Образцовым взрослым для мальчика был его отец.
Однажды в палату положили человека, допившегося до белой горячки. Такого Алан не видел никогда. Выпивая, Маршалл становился весёлым, поэтому мальчик не боялся пьяных, но выходки новичка его напугали.
Утром Алан подарил несчастному куриное яйцо. Завтраки в больнице были скудные, поэтому многие пациенты покупали яйца. По утрам медсестра собирала подписанные яйца в кастрюльку, и больничный повар варил их вкрутую. Часто соседи по палате угощали друг друга. Алану, которому каждую неделю присылали десяток яиц, это доставляло особое удовольствие.
Вскоре старшая сестра сообщила Алану, что ему сделают операцию.
Главы 5–9
Операцию Алану делал доктор Робертсон - высокий мужчина, всегда одетый в щегольской костюм. Мальчик лежал на столе, ждал, когда доктор наденет белый халат, и думал о луже у ворот своего дома. Сестра не могла перепрыгнуть через неё, а у Алана это всегда получалось.
Проснувшись после операции, Алан обнаружил, что ещё лежит на операционном столе, а его ноги обёрнуты влажным гипсом. Мальчику велели не двигаться, но от напряжения его ногу свела судорога, от этого на внутренней стороне гипсе образовалась складка, а большой палец на ноге согнулся. Когда гипс высох, складка начала давить на бедро, а палец - нестерпимо болеть.
В течение следующих двух недель эта складка врезалась в бедро Алана до кости. Боль, которую испытывал мальчик, становилась всё сильнее.
Даже в краткие промежутки между приступами боли, когда я забывался в дремоте, меня посещали сны, которые были полны мук и страданий.
Алан пожаловался доктору, но тот решил, что ребёнок ошибается, и у него болит не палец, а колено. Через неделю у Алана началось местное заражение, и где-то на ноге лопнул нарыв. Он сказал Ангусу, что больше не может терпеть эту боль и, кажется, сейчас умрёт. Встревоженный Ангус позвал сиделку, и вскоре доктор уже распиливал гипс на ноге мальчика.
Неделю Алан метался в бреду, а когда пришёл в себя, Ангуса в палате уже не было. Нога мальчика теперь была в лубке и больше не болела. Доктор Робертсон нашёл, что он слишком бледен и велел вывозить его на больничный двор в инвалидном кресле. Алан не был на улице целых три месяца и наслаждался свежим воздухом.
Сиделка оставила Алана одного. Вскоре у больничного забора показался знакомый мальчик - он приходил с матерью в больницу и дарил Алану разные вещи. Сейчас он захотел угостить друга леденцами и перебросил кулёк через забор, но до Алана он не долетел.
Мальчик ни на секунду не усомнился, что не сможет достать леденцы. Подъехать к кульку он не мог - колёса кресла застревали в песке. Тогда Алан начал раскачивать кресло, пока не опрокинул его. Мальчик сильно ушибся, но всё же дополз до конфет.
Поступок Алана произвёл большой переполох среди сиделок. Они не могли понять, что мальчик не позвал на помощь, потому что не считал себя беспомощным. Отец понял его, но попросил выбрасываться из кресла только ради чего-то серьёзного.
После этого случая доктор принёс Алану костыли. Правая, «плохая» нога мальчика была полностью парализована и висела плетью, но на «хорошую» левую ногу можно было немного опереться. Поняв это, Алан быстро научился передвигаться на костылях и перестал обращать внимание на свои беспомощные ноги и искривлённую спину.
Через несколько недель Алана выписали.
Главы 10–12
Сначала Алан не считал себя калекой, но вскоре был вынужден признать, что подходит под это определение. Взрослые вздыхали над Аланом и жалели его, дети же не обращали внимания на его увечье. «Плохая» нога, похожая на тряпичную, даже повысила авторитет Алана среди сверстников - теперь у него было нечто, чего не имели остальные.
Мальчик был счастлив, но взрослые «называли это ощущение счастья мужеством». Они заставляли своих детей помогать Алану и этим всё портили. С мальчиком начинали обращаться как с существом, отличным от других. Он сопротивлялся «этим влиянием извне», не хотел мириться с нисхождением и постепенно из покладистого ребёнка превратился в забияку.
Ребёнок не страдает от того, что он калека, - страдания выпадают на долю тех взрослых, которые смотрят на него.
После больницы родной дом с такими тонкими стенами, что их колебали порывы ветра, показался Алану тесным, но он быстро освоился и вскоре уже ухаживал за своими любимцами - попугаями, канарейками и опоссумом.
В ближайшую субботу должен был состояться ежегодный школьный праздник - большой пикник у реки, на котором проходили соревнования бегунов. В прошлом году Алан участвовал в соревнованиях, но был слишком мал, чтобы выиграть.
В этот раз Алан бежать не мог. Отец посоветовал ему смотреть, как бегут другие, и забыть о больных ногах: «Когда первый из бегунов коснётся грудью ленточки, ты будешь вместе с ним».
Главы 13–16
Каждое утро жившие рядом дети отвозили Алана в школу. Им это нравилось, так как они могли по очереди проехаться на самодельной коляске мальчика. В школе было только два учителя - для младших и старших классов. Учителя старших классов Алан «боялся, как тигра», потому что тот наказывал нерадивых учеников тростью. Не плакать во время наказаний считалось наивысшим мужеством, и Алан «воспитал в себе презрение к трости», чем вызвал восхищение одноклассников. Учиться мальчик не любил - на уроках он вертелся, хихикал и не успевал усвоить пройденный материал.
Постепенно костыли стали частью тела Алана. Его руки и плечи «развились вне всяких пропорций». Мальчик сильно уставал, часто падал и ходил весь в синяках и ссадинах, но это его не огорчало. Алан начал дружить с самыми сильными мальчиками в школе.
Я не понимал тогда, что, преклоняясь перед всяким действием, воплощавшим силу и ловкость, я как бы возмещал свою собственную неспособность к такого рода действиям.
Алан чувствовал себя запертым в собственном теле, как в тюрьме. Перед сном он представлял себя псом, который мчится по бушу огромными прыжками, свободный от оков непослушного тела.
Летом во дворе школы ставили железный бак с питьевой водой. Каждую перемену возле него начиналась давка - каждый хотел напиться первым. Алан толкался в толпе наравне со всеми. Однажды он подрался из-за воды со школьным силачом Стивом Макинтайром.
Целую неделю после этого они враждовали и, наконец, решили выяснить отношения в честной драке, о чём Алан и сообщил родителям. Мать испугалась, но отец знал, что рано или поздно это произойдёт, сын должен научиться «принимать удары в лицо». Маршалл посоветовал сыну драться сидя и на палках.
Алан выиграл бой, после чего учитель наказал обоих «дуэлянтов» тростью.
Главы 17–19
Лучшим другом Алана был Джо Кармайкл, живший по соседству. Его отец работал в имении миссис Карузерс, а мать была прачкой. Они были одни из немногих взрослых, не обращавших внимания на увечье Алана. Ещё у Джо был младший брат, бегавший «как кенгуровая крыса». Присматривать за ним друзья считали самой тяжёлой обязанностью.
После школы друзья почти не расставались. Они охотились на кроликов в зарослях и искали птичьи яйца для своей коллекции. К падениям Алана Джо относился философски - он просто садился рядом и ждал, пока друг отдохнёт и придёт в себя, и никогда не бросался на помощь, если Алан об этом не просил.
Однажды мальчики с двумя приятелями отправились на гору Турал - потухший вулкан, в кратер которого было так весело скатывать большие камни. Для Алана это было изнурительным путешествием, но приятели не хотели его ждать, и мальчику пришлось задерживать их хитростью, чтобы подняться на гору и скатить первый камень вместе со всеми.
Оказавшись на вершине, ребята решили спуститься на дно кратера, и Алану пришлось остаться. Он был раздражён и злился на Другого Мальчика, который жил в нём.
Он был моим двойником; слабый, всегда жалующийся, полный страха и опасений, всегда умоляющий меня считаться с ним, всегда из эгоизма пытающийся сдерживать меня.
Этот мальчик ходил на костылях, тогда как Алан воспринимал себя здоровым и крепким. Прежде чем что-то сделать, Алан должен был освободиться от страхов Другого Мальчика.
Вот и теперь Алан не стал слушать своё второе «я», оставил костыли на краю кратера и пополз вниз на четвереньках. Спуститься оказалось гораздо легче, чем подняться наверх. Алану с трудом давался каждый ярд. Джо старался ему помочь, но приятели не стали их ждать - они быстро поднялись наверх, сбросили на друзей огромный камень и удрали.
Несмотря на это, Джо и Алан остались довольны происшествием.
Главы 20–22
Маршалл, обеспокоенный тем, что сын возвращается с прогулок измученным, собрал денег и купил Алану настоящую инвалидную коляску, катить которую можно было с помощью специальных рычагов. Коляска сильно расширила возможности Алана. Теперь он вместе с Джо часто отправлялся на реку порыбачить.
Однажды, увлёкшись ловлей огромного угря, Джо упал в воду и промок. Штаны, которые он повесил сушиться над костром, загорелись. Джо бросил их в воду, и они стремительно пошли ко дну. Возвращаясь домой в темноте и без штанов, замёрзший Джо утешался тем, что догадался очистить карманы.
Алан решил научиться плавать и летними вечерами ездил к глубокому озеру. Помочь мальчику был некому, и он руководствовался только картинками в детском журнале и наблюдениями за лягушками. Год спустя он, единственный из всей школы, прекрасно плавал.
Около дома Маршаллов росли высокие эвкалипты, под которыми часто останавливались на ночлег бродяги и сезонные рабочие. Отец Алана, сам исколесивший всю Австралию, называл этих людей путешественниками и всегда давал им кров и пищу. Алан любил слушать рассказы о местах, где они побывали.
Я всегда верил всему, что мне говорили, и огорчался, когда отец посмеивался над историями, которые я спешил ему пересказать. Мне казалось, что он осуждает людей, от которых я их слышал.
Статус бродяги определялся количеством ремней, повязанных вокруг вещевого мешка. Один ремень носили новички; два - ищущие работу; три ремня носили временно неработающие; а четыре - те, кто вообще не хотел работать.
Эти люди нравились Алану потому, что никогда его не жалели. Костыли казались им не такой уж и тяжкой бедой.
Главы 23–28
Почти все взрослые разговаривали с Аланом покровительственным тоном и подшучивали над его бесхитростностью. Только бродяги и «сезонники» охотно беседовали с ним. Таким был и сосед Алана, возчик дров Питер Маклеод, приезжавший домой только на выходные.
Алану очень хотелось увидеть, как выглядят «девственные заросли» откуда Маклеод возит лес. Сосед пообещал взять мальчика с собой во время каникул, думая, что родители его не отпустят. Однако Маршалл решил, что сыну нужно посмотреть мир, и Маклеоду пришлось взять его с собой.
Мне приятно было сознавать, что я один и волен поступать так, как мне заблагорассудится. Никто из взрослых сейчас не руководил мной. Всё, что я делал, исходило от меня самого.
Оставив коляску у дома Маклеода, Алан отправился в путешествие на длинных дрогах, запряжённых лошадьми. Первую ночь они провели в заброшенной хижине дровосека, вторую - на берегу ручья, и только на следующий день достигли лагеря лесорубов.
Четверо обитателей лагеря встретили Алана с удивлением. Один из них сказал, что мальчик никогда не сможет ходить, но Маклеод оборвал его: «Если храбростью этого парнишки подбить башмаки, им износа не будет». Он сделал то, в чём мальчик больше всего нуждался: поднял его до уровня здоровых людей и вызвал уважение к нему.
Вскоре Алан освоился в лагере, помогал лесорубам разжигать костёр, готовить еду и даже побывал в гостях у одного из них.
Главы 29−33
Восторженный рассказ Алана о поездке доставил его отцу большое удовольствие. Особенно понравилось Маршаллу, что Маклеод позволил мальчику управлять своими лошадьми, которыми очень гордился. Он окончательно убедился, что пара крепких и умелых рук значит не меньше, чем здоровые ноги.
Маршалл считал, что его сын никогда не сможет ездить верхом, но вполне способен научиться управлять упряжкой. Алан был с этим не согласен и твёрдо решил научиться сидеть в седле.
Школьный приятель разрешил Алану отводить к водопою своего пони. У животного был покладистый характер, и вскоре мальчик научился держаться в седле. Прошло много времени, пока Алан научился управлять пони, нашёл способ не падать на крутых поворотах, спешиваться и садиться в седло самостоятельно.
Теперь я ‹…› выискивал места, где не смог бы пройти на костылях, и, проезжая по ним верхом, становился равным своим товарищам.
Два года спустя Алан приехал домой верхом, чем сильно удивил и испугал отца.
На дорогах Австралии появлялось всё больше автомобилей. Постепенно машины заменяли лошадей, и работы у Маршалла становилось всё меньше. Алан теперь ездил на пони, которого объездил ему отец, и часто падал. Маршалл учил сына падать правильно, расслабляя все мышцы, чтобы удар о землю был мягче.
Маршалл быстро решал трудности Алана с костылями, но даже он не знал, чем займётся сын после школы. Лавочник из Туралле приглашал Алана вести его документацию, но мальчик хотел найти работу, требующую способностей, свойственных только ему. Он сказал отцу, что хочет писать книги. Маршал поддержал сына, но попросил немного поработать в лавке, чтобы встать на ноги.
Через несколько дней Алан увидел в газете объявление о приёме на бухгалтерские курсы в мельбурнском коммерческом колледже. Мальчик выдержал экзамены и получил полную стипендию. Родители Алана решили переехать в Мельбурн, чтобы не оставлять сына одного.
Джо сказал, что другу, наверное, будет трудно передвигаться по огромному городу на костылях. «Кто думает о костылях!», - с презрением воскликнул Алан.
