), имевших собственные земли.

С изданием Указа о единонаследии (1714) произошло слияние поместий с вотчинами в единый вид собственности дворян - «недвижимые имущества» (имения). Термин «поместье» сохранился и употреблялся в 18-19 вв. как синоним слова «имение». Поскольку владение имением было связано с обязательной государственной службой, то до начала 18 в. Помещики почти не жили в своих имениях. Дворяне пользовались монопольным правом на владение населёнными землями, что было законодательно закреплено в Манифесте о вольности дворянства (1762). Во 2-й половине 18 в. резко увеличилось число Помещики , живших в имениях и занимавшихся своим хозяйством. Расширяется барщина, увеличивается барская запашка, усиливается крепостничество. Продукция помещичьего хозяйства всё шире поступает на рынок. Часть Помещики занималась предпринимательством, основывала вотчинные мануфактуры . Генеральное межевание , начавшееся в 1766, укрепило и расширило землевладение Помещики Сложилась география помещичьего землевладения, в целом сохранившаяся до 1917. Основные земли Помещики находились в центральных губерниях Европейской России и на Украине, в Сибири Помещики практически не было. Имущественное положение Помещики было очень неоднородно. Основным показателем состоятельности Помещики в 1-й половине 19 в. было душевладение. По данным 10-й ревизии (1859-60), в России было 103,2 тыс. Помещики , владевших 10,7 млн. душ. Дворяне, имевшие не свыше 100 душ, составляли 41,6% от всех Помещики и владели 3,2% крепостных. Крупнейшие Помещики (свыше 1000 душ), которых было только 3,8%, имели в своей собственности 43,7% всех помещичьих крестьян.

Одним из показателей кризиса феодально-крепостнической системы были долги помещиков. Накануне Крестьянской реформы 1861 было заложено 62% крепостных. Долг на помещичьи имения составлял почти 400 млн. руб., а вся задолженность помещиков кредитным учреждениям равнялась 425 млн. руб. Только из начисленных к 1871 543 млн. руб. выкупной ссуды (см. Выкупная операция ) у Помещики было удержано дореформенных долгов 248 млн. руб. Сокращалось и число Помещики , т. е. число дворян, владевших землёй: так, в 1836-1858 оно уменьшилось на 8,3%.

С отменой крепостного права основным показателем благосостояния Помещики стала их земельная собственность, которая неуклонно уменьшалась. В 1862 Помещики имели 87,2 млн. десятин, в 1877-73,1 млн., в 1905- 53,2 млн. десятин, хотя правительство всячески поддерживало их землевладение. Особенно быстро сокращалось землевладение Помещики в Центральных промышленных и Северных районах, наиболее медленно - в западных губерниях. Земли Помещики всё больше включались в торговый оборот. За 1863-1904 Помещики было продано 80,4 млн. дес ., но в это же время и куплено 45,8 млн. дес ., в том числе свыше 1 млн. дес . с помощью государства на льготных условиях. Остро нуждавшиеся в деньгах Помещики широко практиковали залог своих земель. На 1 ноября 1896 в 31 губернии Европейской России было заложено 14,3 тыс. имений площадью 12,7 млн. дес . на сумму 440 млн. руб. Значительное количество земли Помещики сдавали в аренду. Уменьшалось число Помещики среди дворян. Так, Помещики в 1877 составляли 56%, в 1895 - 40%, в 1905 - 30% от всех дворянских семей. Земля распределялась среди Помещики очень неравномерно: 9-10% владельцев принадлежало 70-73% всех дворянских земель. Такое соотношение сохранилось до 1917. В 1905 было 155 семей Помещики , владевших более чем по 50 тыс. дес . Им принадлежало 16,1 млн. дес . земли (около 30% всего дворянского землевладения). Среди них были представители известных дворянских родов (Волконские, Гагарины, Голицыны , Потоцкие, Шереметевы , Щербатовы, Юсуповы и др.). В 1905 30 тыс. семей помещиков владели 70 млн. дес . земли, в то время как у 10,5 млн. крестьянских дворов было только 75 млн. дес . Царизм всячески сохранял как привилегии дворянства, так и землевладение Помещики , существование которого задерживало капиталистическое развитие сельского хозяйства. Большая часть Помещики вела своё хозяйство с использованием крестьянского труда, орудий и скота (см. Отработки ). Помещики в большинстве были не способны перейти к капиталистическому хозяйствованию, т.к. при этом «... требовалась организация земледелия, как и всякого другого торгово-промышленного предприятия, а не как господского дела» (Полное собрание соч., 5 изд., т. 3, с. 186). Лишь незначительная часть Помещики сумела перейти к капиталистическому хозяйству. В. И. Ленин писал в 1906: «В общем и целом современное помещичье хозяйство в России больше держится крепостнически-кабальной, чем капиталистической системой хозяйства» (там же, т. 12, с. 249). Даже крупнейшие помещичьи латифундии не стали основой капиталистического способа производства в сельском хозяйстве.

На протяжении всей своей истории Помещики были главной опорой самодержавия. В результате Великой Октябрьской социалистической революции 1917 класс дворян-Помещики был ликвидирован, а их земли национализированы на основе Декрета о земле.

Иногда в литературе Помещики называют крупных землевладельцев Российской империи начала 20 в. независимо от их сословной принадлежности. Это т. н. новые помещики - купцы и кулаки, купившие дворянские земли.

Термин «Помещики » употребляется в литературе также по отношению к крупным земельным собственникам феодального и полуфеодального типа в др. странах, например по отношению к земельным собственникам стран Центральной и Восточной Европы, где в период позднего средневековья победил поместный строй (в узком значении термина поместье ).

Лит.: Ленин В. И., Развитие капитализма в России, Полн. собр. соч., 5 изд., т. 3; Приложения к трудам Редакционных комиссий для составления положений о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости. Сведения о помещичьих имениях, т. 1-6, СПБ, 1860; Статистика поземельной собственности и населённых мест Европейской России, в. 1-8, СПБ. 1880-85; Движение землевладения потомственных дворян с 1861 по 1897, СПБ, 1898; Материалы по статистике движения землевладения в России, в. 1-7, 10-25, СПБ, 1896-1917; Святловский В. В., Мобилизация земельной собственности в России (1861- 1908 г.), 2 изд., СПБ, 1911; Рубинштейн Н. Л., Сельское хозяйство России во второй половине XVIII в., М., 1957; Шепукова Н. М., Об изменении душевладения помещиков Европейской России в первой четверти XVIII - первой половине XIX в., в кн.: Ежегодник по аграрной истории Восточной Европы, 1963, Вильнюс, 1964; Минарик Л. Помещики , Происхождение и состав земельных владений крупнейших помещиков России конца XIX - начала XX в., в кн.: Материалы по истории сельского хозяйства и крестьянства СССР, т. 6, М., 1965; Анфимов А. М., Крупное помещичье хозяйство Европейской России (конца XIX - начала XX в.), М., 1969; Корелин А. Помещики , Дворянство в пореформенной России (1861-1904 гг.), в сборнике: Исторические записки, т. 87, М., 1971; Терпигорев С. Н. (Атава), Оскудение, т. 1-2, М., 1958; Справочники по истории дореволюционной России. Библиография, М., 1971, с.45-47,75-88,500-01. См. также лит. при статьях

Помещики или дворянство в XVIII веке, составляя военное сословие, жили в провинциальных городах и столицах. Хотя Петр III разрешил дворянам не служить, но вековые привычки укореняются крепко и надолго; дворянство по-прежнему тяготело к военной службе и по-прежнему отцы еще в колыбели записывали в гвардию своих детей. В деревнях жили старики, дряхлые, болезненные, неспособные к отправлению военной или другой службы, или же вышедшие в отставку. В иных поместьях жили жены ушедших на войну и вели уединенную жизнь.
Усадьбы мелких и средних помещиков, за весьма редкими исключениями, строились деревянные, одноэтажные, с резьбой, и со светелками; окна были довольно широки, стекла с мелким переплетом. В средине - крыльцо, разделявшее дом на две половины: жилую и для гостей. От крыльца по обе стороны шли решетки, образуя как бы террасу. Просторные сени, не имеющие никакого хозяйственного назначения, соединяли обе половины дома. В передней комнате или зале передняя стена была увешана образами, из которых многие были в ценных киотах; перед иконами теплились лампады. Видное место в комнате занимал дубовый стол; кругом, вдоль стен, шли лавки. Такова приемная комната в доме не богатого помещика. В жилых комнатах тоже в переднем углу образа. Кроме лавок, стояло с полдюжины стульев простой, не затейливой работы. Печь из узорчатых разноцветных изразцов с лежанкой. Жилых комнат было немного, но зато были разные холодные, коридоры, чуланы, кладовые с платьем, съестными припасами. В сараях или амбарах хранилось много всякой всячины, и старая изломанная мебель, и сундуки с платьем, которое надевалось в самые торжественные праздники. Тут же было и много съестных припасов, сушеных грибов, наливок и т.д.
Отслужив известный срок в военной службе, достигши первого чина, молодой человек отправлялся в деревню, женился, и никакая карьера уже не манила его вдаль, в столицу; честолюбие его вполне удовлетворялось деревенской жизнью с ее занятиями и развлечениями. Хозяйство было не сложно; редко кто занимался изучением и применением у себя на практике новых приемов более усовершенствованного земледелия или скотоводства. Большинство держалось старины, завещанной отцами и дедами; нарушение какого-нибудь обычая или даже привычки, усвоенной предками, считалось оскорблением памяти умерших. Родители завещали чтить какой-нибудь обряд, как святыню; уважение к памяти и заветам родичей доходило до того, что многие не решались даже перемещать в доме мебель, посуду, оклеить комнаты обоями или изменить распределение комнат.
В деревне, если мало было соседей помещиков, то главным собеседником был священник местной сельской церкви. Если он был человек не глупый, то мог приобрести большое влияние на помещика или старушку-помещицу, и часто, для своих эгоистических целей, поддерживал в них суеверие, которое употреблял, как орудие мщения, если они чем-нибудь прогневили его. Соседи съезжались на храмовые праздники, именины и т.п. и проводили по несколько дней у своих гостеприимных хозяев. Время в гостях шло однообразно: утром - завтрак, потом обед, закуски, заедки, чай и ужин. Наши предки любили плотно покушать; даже в небогатых помещичьих семьях обед отличался обилием блюд и продолжался необычайно долго. За обедом подавались и горячие щи и холодная со льдом ботвинья с осетриной, грибы жареные в сметане, утки или индейки со всевозможными соленьями, отварными грибами, моченой брусникой, смородиной и т.д., и разные сдобные пироги. Все это приготовлялось очень жирно. Подчиванию не было конца. Чарочки и рюмки, наполненные вином, медом, веселили сердце, горячили кровь и располагали общество к веселой, дружной беседе, взаимному обмену мыслей и чувств. По вечерам, особенно зимой, устраивали танцы; некоторые помещики привозили свою музыку, т.е. две - три скрипки. Такие не громоздкие инструменты легко укладывались в экипажи, а музыканты исполняли в дороге должность лакеев. Молодежь танцевала; более пожилые дамы и мужчины играли в карты, вели задушевные разговоры. Уставши слушать менуэты, господа приказывали музыкантам играть русские песни. И раздавался грустный, щемящий сердце мотив русской песни. Вековое рабство отразилось на народной поэзии. В песнях вылилась вся душа народа-страдальца, вся кротость и терпение, с которыми русский человек привык сносить свою долгую, тяжкую неволю. Смолкли печальные звуки, забыты на минуту все страдания, чарка зелена-вина заглушает поднявшийся в душе вопль, и разгульное, разудалое веселье вмиг охватывает всех. Под такие веселые (плясовые) песни не сиделось и степенным старикам, - все пускались в пляс. Устали гости, на смену им являлись дворовые девушки и парни на потеху опьяневших господ.
Долгие зимние вечера проводились в кругу знакомых, за разными играми в фанты и картами. Тогда не знали возбуждающих страсти карточных игр; по большей части играли в риверсис, за который садились только для провождения времени пожилые люди. На святках и масленице устраивали катанье с гор, рядились в самые замысловатые костюмы и разъезжали по знакомым. Рядилась и дворня, изображая медведей, волков, индюшек, петухов, журавлей. Крепостные девушки пели подблюдные песни, гадали. Некоторые виды гаданья сохранились и до сих пор, например, наводить зеркало на луну, подслушивать в церкви и многие другие.
Летом время проводилось в охоте, ужении рыбы, прогулках за грибами. Охота с тенетами на зайца была любимой забавой тогдашних помещиков. Охота велась так. Тенета ставились полукругом, охватывая большую часть леса, другой полукруг образовали сами охотники с трещотками, за тенетами, спрятавшись за кусты, стояли охотники, которые должны были загонять зверя в тенета. Все хранили молчание, не производили никакого шума, чтобы не испугать зверя. Когда ловчий подавал сигнал; "эй, ребята! дружно на зверя" - все, стоявшие с трещотками, приводят их в действие, поднимается оглушительный шум трещоток и гиканье голосов. Ошеломленный зверь бежит к тому месту, где было тихо, т.е. к тенетам. Близко подпустив зверя, охотники около тенет, не участвовавшие в общем шуме, теперь дружно, разом вскрикивают; зверь, пораженный неожиданностью, бросается в тенета и здесь его ловят живьем или убивают.
Не менее приятным удовольствием считалась и рыбная ловля неводом или на удочку. Страстные любители ловили рыбу и зимой. Едва замерзнет река и лед станет на столько крепок, что может выдержать известную тяжесть, как уже любители отправляются с неводом. Рядом с главной прорубью, откуда тащить рыбу, делают другую, на которую ложится всякий, желающий полюбоваться приятным зрелищем. Вся глубина реки, как на ладони до дна; рыбы с необыкновенным проворством шныряют туда и сюда и, наконец, не минуют западни. А ловля удочкой! Что за наслаждение в теплую летнюю ночь в легком челноке, тихо покачивающемся на гладкой поверхности реки, следить за рыбой. Вот потянула, потянула... Сердце замирает от волнения, не дышишь, не шевелишься, чтобы не испугать приближающихся рыбок... Вот опять потянула, клюнула, - и пленница готова. Но случается просидеть и целую ночь в бесплодных ожиданиях, нетерпении, тревоге.
При этих развлечениях, наполнявших праздное время бар, досуга было много. Чтобы наполнить его, помещики придумывали себе развлечения, соответствовавшие их вкусу. Так, например, один, прослуживши молодость в гусарском полку, держал у себя в деревне несколько человек, изображавших гусаров, одевал их в гусарские мундиры, учил военным упражнениям. Они стояли у него на часах, ездили за ним конвоем, стреляли и становились во фронт перед его окнами; у крыльца была будка для часовых. Другой обучал крепостных играть на трубах. В 12 часов доморощенные музыканты играли на колокольне и выбивали зорю перед окном помещика. Иные были страстные охотники до собак, кошек, птиц. Такие забавы были преимущественно у людей пожилых и бездетных. Не было детей,- и заводили собак, кошек, попугаев, окружали их самыми нежными заботами и попечениями, кормили с одного стола, укладывали спать на мягких постелях, нарочно приготовленных. Беда дворовой девушке, если она, по рассеянности, не точно исполняла свои обязанности относительно барских фаворитов.
Были и любители соловьёв. Прелестное, нежное пение на воле этой птички не доставляло любителям и малой доли того наслаждения, какое они испытывали, слыша песенки в комнатах. Покупали несколько соловьев и в клетках ставили в комнате. Приобретя хорошего соловья, помещик приглашал к себе соседа, такого же страстного любителя соловьиного пения, и вот за чайным столом усаживались они и приготовлялись слушать чудное пение. Шипел самовар, обдавая густым паром сидевишх; ароматный напиток располагал к дружеской беседе. Уже не одну чашку чая выпили гость и хозяин, подливая рому; а упрямый соловей молчит, как будто смеясь над слушателями. Напрасно другие старые соловьи легонько и робко перекликаются, как бы стараясь втянуть в общий концерт новичка, но все напрасно. И гость и хозяин начинают терять терпение. Гость уже взялся за стакан вина, как бы желая утешиться. И вдруг раздались чудные звуки, нежная трель... Остальные соловьи смолкли, дав ему простор. Гость и хозяин замерли в восторге.
Если в окрестностях жило много помещиков, выезды бывали часто. Побудительными причинами были то именины, то храмовый праздник, то крестины или свадьбы.
Свадьбы большею частью устраивались чрез посредство третьего лица. Молодой человек, узнавши, что по соседству есть девушка, достойная быть его женой, разузнавал об ее родителях, о приданом и характере девушки, приезжал в дом ее родителей раза два. Редко случалось, чтобы жених вступал в разговоры с невестой; иногда он не бывал даже и в доме невесты, а прямо посылал какую-нибудь знакомую или родственницу-старушку, игравшую роль свахи, узнать- желают ли родители отдать за него дочь, и затем уже приезжал сам. Приезд жениха ожидался очень торжественно: приглашали родственников; все приводилось в наилучший порядок; комнаты украшались всем, что было лучшего в доме; мыли, чистили и принаряжались; и господа, и прислуга надевали нарядные платья, вынимали из кладовых все заветные сокровища, как-то: старинную посуду, ковры и прочее, тщательно припрятанные до поры, до времени. Жених приезжал также с родственниками. После взаимных приветствий, рекомендаций, поклонов и обниманий, жених формально делал предложение. Звали невесту, и священник сейчас же благословлял их. Затем усаживались за стол с чаем, кофе, разными закусками. Беседа продолжалась далеко за полночь. За ужином жених и невеста не могли ничего есть, потому что беспрестанно вставали и отвечали поклонами на поздравления гостей. Если усадьба жениха была далеко от дома невесты, то он оставался ночевать в деревне, или на рассвете уезжал домой. На другой день снова приезжал к невесте, привозил ей подарки, а также и погребец с вином, чтобы угощать дворовых людей ее. Невеста, со своей стороны, тоже делала подарки прислуге жениха. Самая свадьба праздновалась три дня. От венца новобрачные, в сопровождении многочисленной свиты, родственников и знакомых, торжественно подъезжали к усадьбе жениха. Музыка приветствовала молодых, начинались поздравления. Затем новобрачные и гости садились за ужин, который продолжался несколько часов. После ужина следовали "сахары", т.е. стол, уставленный разными сластями, чаем и кофе. У дворян, в половине XVIII века, существовал обычай, который и теперь еще встречается у наших крестьян, а именно: после "сахаров", новобрачную отводили в спальную, раздавали ее молодые женщины и ее родственницы; простившись с молодыми супругами, все оставались в других комнатах, чтобы еще в этот вечер или, вернее, ночью принести свои поздравления новобрачным. Иногда в таком ожидании проходило несколько часов. И все-таки, несмотря на скуку ожидания, утомления, после целого дня хлопот, этот обычай упорно держался долгое время; обойти его не решались и люди образованные для тогдашнего времени. На другой день устраивался так называемый "княжой пир", который был гораздо веселее свадебного ужина. Торжественный обряд венчания как бы удерживал всех от веселья; гости сидели чинно, изредка перекидываясь незначительной фразой с соседом. За то "княжой пир" имел другой характер. Отдохнувши после свадебной церемонии, гости чувствовали себя свободнее, веселее, точно гора свалилась с плеч. Все оживлялись, танцевали, играли в разные игры. Гости оставались и на третий день и уезжали только к вечеру. Проводив гостей, молодые отправлялись с визитами к родственникам и соседям; визиты продолжались иногда более недели.
В столицы ездили очень редко; редко также ездили и в ближайшие губернские и уездные города, вследствие неудобных путей сообщения. Но раз выбравшись из деревни, проводили вне ее по несколько месяцев и даже целую зиму.
В городе те же развлечения наполняли жизнь помещиков, те же приемы знакомых, карточные игры для взрослых и танцы для молодежи; в городе посещения гостей были чаще, так как это было удобнее, чем в деревне, где зимние сугробы, распутица и бездорожье весной мешали частому общению.
Едва развивающееся драматическое искусство увлекало всех; все со страстью устраивали спектакли; даже и небогатые помещики имели театры, где давались представления преимущественно летом, так как импровизированные театры - были наскоро сколоченные балаганы; зимой играть в них было невозможно. В спектаклях участвовали также и дети. Какое несказанное удовольствие доставляли такие празднества маленьким актерам, и какое воспитательное значение имели эти спектакли! Выучивание ролей сближало детей, вырабатывало дикцию, развивало наблюдательность, а похвалы взрослых служили лучшей наградой за труд и поощряли детей к усовершенствованию игры.
Так жили в половине и конце XVIII века небогатые помещики, занимаясь своим небольшим хозяйством и в тесном кругу своих знакомых находили полное удовлетворение своим интересам. Перейдем теперь в другую сферу, взглянем на быт богатых помещиков, знатных вельмож Екатерининской эпохи. В то время небогатые и средние помещики весьма редко ездили в столицы; Москва в XVIII веке была центром знатных вельмож. Громадные каменныё дома, которые ныне почти все обращены в учебные заведения, принадлежали сильным временщикам царствований Елизаветы и Екатерины II. Проводя зиму в Москве или в Петербурге, вельможи на лето уезжали в подгородные имения или даже отдаленные жалованные поместья и вели там жизнь, достойную восточных сатрапов.
Еще доныне сохранились кое-где остатки старинных поместий ХVІІІ века. Я припоминаю одно из имений, принадлежавшее графу Завадовскому, пожалованное ему Екатериной II (Ляличи Суражский район Брянская область). Имение, переходя из рук в руки, теряло по частям роскошное убранство. Продавались то мебель, то картины и другие вещи. Нетронутой осталась великолепная опочивальня, устроенная Завадовским для Екатерины, когда она посещала его, по дороге в Крым. Широкая липовая и дубовая аллея вели к чугунным воротам барского дома; на обширном дворе, усыпанном мелким желтым песком, красовался затейливый дворец, окруженный множеством каменных флигелей и служб. Лицевая сторона дома была обращена в сад, оканчивающейся вековым парком. Там, где природа не щедро наделила местность своими благами, искусство являлось на помощь и делало чудеса. За несколько верст проводили воду, устраивали фонтаны, водопады, причудливые гроты, выкапывали пруды. Труд крепостного был дешев, барские же затеи велики. В саду знатного вельможи возвышались оранжереи с редкими тропическими растениями и нежными плодами юга.
Внутренность дома соответствовала внешнему великолепию. Лестница, устланная бархатным ковром, уставленная растениями, вела в роскошную приемную, с дорогой мебелью, обитой атласом или бархатом. По стенам зеркала и картины в золоченых рамках; роскошные люстры искрятся причудливыми переливами света; на столах разные предметы роскоши, всюду блеск золота и дорогих предметов. Зала для больших празднеств устраивалась в два света с хорами, с которых гремел оркестр музыки. Весело и привольно жилось в то время вельможам. Давались блестящие празднества, шумные пикники и маскарады. Праздная, веселая жизнь, радушие и гостеприимство хозяев привлекали массу гостей; нередко на праздники съезжались из города и уездов. С утра до вечера дом был наполнен гостями. Каменные флигеля отдавались в полное распоряжение посетителей. Там могли они оставаться, сколько хотели; у них была особая прислуга, они, если желали, могли обедать у себя и не являться к общему столу. Такая свобода нравилась гостям; они по неделям проводили в гостеприимном дворце вельможи.
День начинался поздно; уставши после бала накануне, хозяева и гости поднимались с постели за полдень. После роскошно сервированного завтрака, общество разделялось. Хозяин с некоторыми из гостей отправлялся на охоту. Охота решена была заранее. За несколько дней съезжались завзятые охотники и псари со сворами собак. Накануне доезжачий получал приказание, и на другой день, уже с утра, все было готово к охоте, - ждали только появления охотников. Лошади фыркали, нетерпеливо выбивая копытами землю; егеря, в изукрашенных серебром кафтанах, в ожидании похаживали около лошадей, перекидываясь между собою изредка словом, другим и покрикивая на лаявших собак. Наконец, господа вышли, сели на коней, егеря затрубили в трубы, собаки с визгом бросились вперед, поскакали и охотники по большой дороге и быстро исчезли из вида, оставляя за собою столб пыли; вдали слышатся неясные голоса и доносятся звуки труб.
Другие гости выбирали занятие по вкусу. Дамы, в сопровождении мужчин, блестящими кавалькадами отправлялись на прогулку, иные уходили, кто куда хотел, катались на лодке или с ружьем и легавой собакой бродили по окрестностям, высматривая дупелей или куропаток. К вечеру общество возвращалось домой. За столом шли шумные, оживленные разговоры об удавшейся охоте, делались планы насчет следующих забав; светские кавалеры занимали дам каламбурами и анекдотами. Вино лилось рекой, оркестр музыкантов, составленный из крепостных хозяина, гремел с хор; появились доморощенные певцы и певицы. Для потехи и развлечения знатные вельможи имели карликов, карлиц и шутов. Мода, господствовавшая в то время при дворе, естественно находила подражание и на высших ступенях общественной иерархии. Когда бывали многочисленные собрания гостей, выводили карликов и карлиц. Над ними беспощадно издевались, заставляя уродливо кривляться и плясать; но шутов некоторые побаивались, потому что иногда довольно остроумные ответы, в виде загадок, задевали самолюбие гостей, не пользовавшихся расположением хозяина, значит, и его любимца-шута. Чтобы не вызвать неудовольствие хозяина, гости должны были молча проглатывать невкусные пилюли.
Отношение помещиков к крепостным и дворовым были различны, смотря по развитие и общественному положению дворян. В небольших помещичьих усадьбах, конечно, отношения к крепостным были проще, гуманнее. Большая простота нравов, большая патриархальность делали менее заметной разницу в окружающих условиях крепостных и барина. Если барин одевался в грубую из льняного холста рубашку, поношенный кафтан, а барыня и барышни в какие-нибудь "шушуны" и ситцевые платья, если барин сам ездил на пашню, жнитво и сенокос, а не поручал управляющему, сам видел нужды мужика, выслушивал жалобы, просьбы, если барыни сами ходили по грибы с сонными девушками, гадали, вместе с ними варили варенье и исполняли многие другие хозяйственные дела, то, понятно, в отношениях их господствовало более простоты, доброты. В глазах крепостных, барин - отец родной, хотя и строгий, в гневе никого не пощадит, но, вместе с тем, добрый, хороший человек, который всегда готов помочь нужде крестьянской и за правду никого не обидит. В среднем помещичьем быту нередко старинный дворовый человек, известный своей преданностью, выросший и состарившийся в хоромах своего барина, пользовался его расположением. Такому верному слуге поручали исполнять более или менее важные дела. Если он был к этому еще и грамотный,- он становился советником во всех важнейших случаях.
Таким преданным людям поручали детей, которые до школьного возраста проводили большую часть времени с дядькой. Дядька одевал ребенка, забавлял его разными играми, сопутствовал на прогулках. Когда приходило время отдавать в школу, то верный и преданный дядька отправлялся с молодым баричем в губернский город или столицу; продолжал оставаться, когда юноша, окончив училище, поступал в полк; по окончании службы возвращался с ним в деревню. Иногда один человек служил и деду, и, сыну, и внуку; естественно, что привязанность росла и передавалась потомству. Нередко несколько поколений дворовых людей занимали одни и те же должности, исполняли одни и те же обязанности. Были между дворовыми особые грамотеи-старики. Им как то в молодости удалось выучиться грамоте. Потом природный ум, быстрое соображение и случай встречи с людьми знающими, столкновение с судами, научали их искусству вести тяжебные дела, и одно выигранное дело, при помощи такого доморощенного поверенного, навсегда укрепляло за ним репутацию опытного ходатая, и внушало к нему всеобщее уважение со стороны помещиков. Такие поверенные ездили в города, подавали прошения, отстаивали в суде дела своих клиентов или, не доводя дело до тяжбы с соседом, всегда позорившей честно старинное имя помещика, они старались примирить тяжущихся, вели долгие переговоры с противной стороной и, смотря по обстоятельствам, делали уступки, или прибегали к суду.
В барских хоромах, в горницах был большой штат женской прислуги. Помимо домашних работ, женщины, девушки, даже девочки занимались рукодельем, шили в пяльцах, вязали, плели кружева, пряли, сучили шерсть. Все эти работы производились в девичьей, под присмотром, "барской барыни", женщины особенно преданной барыне, а потому и пользовавшейся почетом со стороны всей дворни. "Барская барыня", овладев доверием своей госпожи и сумев угодить ее вкусу, безусловно распоряжалась дворней. В работе с дворовыми женщинами участвовали иногда и сами помещицы, преимущественно старые. Строго выговаривалось нерадивой работнице. Сработав известный урок, женщина или девочка показывали барыне, и беда, если повторялась ошибка. Лицо барыни пылало гневом, ременная плетка, с визгом прорезывая воздух, опускалась на плечи виновной, раздавались всхлипыванья.
Кому не известны няни старого времени, их привязанность и горячая любовь к чужому ребенку, неусыпный уход и заботы. Няни занимали привилегированное место по своему значению; их заслуги ценили; нередко няня была членом дворянской семьи. Они имели большое влияние на детей, они были первыми воспитательницами барчат, как девочек, так и мальчиков. Часто влияние их было крайне вредно. Невежественные, они часто вселяли суеверный страх в сердца своих воспитанников пред такими явлениями, причины которых не умели объяснить или же объясняли по-своему. Сказки их также действовали сильно на юное воображение и развивали крайнюю впечатлительность; но все же искренняя, почти материнская привязанность к детям заставляла несколько примиряться с их недостатками.
Чем более разницы в общественном положении у разных классов населения, тем более отчуждения; чем богаче жили помещики, чем знатнее они были - тем неприступнее они были для крестьян, тем менее обращалось внимания на прислугу и дворовых, окружавших их. Лишь бы поддерживалась наружная благопристойность, лишь бы барин сам не натолкнулся на какой-нибудь крупный беспорядок. Тогда расправа коротка: провинившегося ссылали в деревню или отдавали в солдаты, девушке отрезывали косу, отправляли в деревню ходить за коровами, выдавали замуж за самого неприглядного крестьянина. Богатые помещики не входили сами в хозяйство, чтобы не беспокоить себя, а поручали все управляющему. Если помещик редко бывал в имении, а жил в столице, то управляющий, не забывая себя, обдирал крестьян и посылал деньги в столицу, где они обменивались на заморские вина, да на раззолоченные кафтаны и разные другие предметы роскоши. И присутствие барина в деревне не удерживало управляющего от злоупотреблений. Крупные помещики не вмешивались и в домашнее хозяйство; им было все равно, сыта или голодна дворовая прислуга, как она себя ведет. Словом, крепостные были не люди для помещика, а куклы на пружинах, исполняющие беспрекословно барскую волю. Поэтому на глазах барина поддерживался кое-какой порядок, за то на самом деле господствовала полнейшая распущенность нравов, пьянство, разврат.
Знатные и богатые бары, особенно их временщики, окружали себя многочисленной дворней. Штат дворовой прислуги достигал до 200-300 и даже 500 человек. В деревнях прислуги держали больше, чем в городах. В городе были повара, дворецкие, буфетчик, камердинеры, выездные, лакей, множество, так называемых, сенных девушек, состоявших при барыне, музыканты, конюхи, егеря и т.д. В деревнях к ним прибавлялся еще целый персонал ремесленников, мастеровых, кузнецов, портных, сапожников, столяров и других. Помещик, желая иметь всё под руками, обучал многим ремеслам и искусствам своих дворовых, посылал их в Москву или Петербург для усовершенствования в музыке, пении и драматическом искусстве. У знатных вельмож времен Екатерины были свои домашние театры, на которых фигурировали доморощенные комики и трагики. Обучали и разным наукам; были случаи, что крепостные выучивались классическим языкам, отечествоведению, медицине.
Нередко дворовый, получивший солидное образование, делался воспитателем молодого барченка, и в этой деятельности, не уступал сменявшим его гувернерам-иностранцам. При том подобострастии, с которым относились к иностранцам наши бары прошлого века, всякий бродяга-иностранец, бежавший, быть может, от преследования закона за какое-нибудь гнусное преступление, принимался у нас с распростертыми объятиями, делался воспитателем детей знатных русских вельмож, сколачивал себе состояние. Но бывали нередко случаи, что учитель, француз или немец, не умевший прилично держаться, на первых же порах показывал, что он за птица, и с позором изгонялся.
Роскошь, пустившая корни в царствовании Елизаветы Петровны, еще более усилилась в последующее царствование Петра ІІІ и Екатерины ІІ. От двора она распространилась между вельможами, окружающими Двор. Всякий старался перещеголять другого штатом прислуги, лучшим столом, заграничными экипажами, дорогим нарядом. Роскошь доходила до того, что все выписывали из-за границы, и мебель, и экипажи, и одежду. Кафтаны перестали обшивать галунами, а вышивали настоящим серебром или золотом. Так, например, платье Шереметева ослепляло количеством золота, и было очень тяжело от нашитого на него золота и серебра; у Чернышева ливрея пажей была шита серебром. Шувалов роскошью и богатством превосходил почти всех других. Дом его был наполнен поражающей роскошью; стол роскошный: десерт такой, какой редко встречался тогда. У него в изобилии были ананасы, составлявшие тогда большую редкость. Сам он одевался в шитые золотом и украшенные дорогими кружевами мундиры, имел бриллиантовые пуговицы.
Вслед за богатым дворянством тянулось и среднее; роскошь усиливалась; число дворовых росло при каждом помещике. Это было обременительно для крестьян; с них брали увеличенные поборы натурой для содержания всей этой, часто праздношатающейся, толпы рабов. Не смотря на то, что дворовым, по-видимому, лучше жилось, чем крестьянам, их лучше кормили, одевали в лучшее платье, учили грамоте и ремеслам, за них барин платил подати, но нравственное рабство их было тяжелее, - сильнее тяготел над ними произвол помещика. Постоянно находясь на глазах у барина, дворовые трепетали за каждый свой шаг, за каждое слово; барская воля для них была выше законов государя для крепостных людей. Больно оскорблялось самолюбие, попиралось человеческое достоинство, когда вдруг артист или артистка за какое-нибудь неловкое движение, или плохо исполненный речитатив, награждались пощечиной со стороны мецената-барина. Часто, по капризу помещика, комики должны были браться за исполнение трагических ролей, но перемещались и худшим образом. Почему-либо не понравившийся музыкант или архитектор переходил к сохе и бороне. Молодой человек, получивший серьезное музыкальное образование в Италии, должен был целые вечера потешать барина своей игрой.
Помещик безусловно располагал судьбой своих крестьян. Он мог продать, переселить своих крепостных, отдать в рекруты, женить на ком хотел и т.д. Хотя в законе требуется свободное согласие вступающих в брак, но это обходилось. Крестьянин не смел без дозволения барина вступать в брак, ни женить сына, ни выдать замуж дочь. Иногда помещик приказывал миру женить бобыля-скитальца в течение известного срока и миром завести ему хозяйство; в противном случае грозил выдать за него лучшую девицу в деревне. Иногда брались крестьянские девушки в жены для дворовых людей. Девушек сажали в телегу без предварительных пояснений и увозили; они не ведали, кто из них достанется какому мужу. Если девушка достигла 20 лет, то ее приказывал помещик выдавать замуж в течение полугода (уложение Орлова); если же к назначенному сроку не приищется жених, то брать штрафу ежегодно с богатого дома 50 рублей, с среднего - 25 рублей, а тех, которые не могли откупиться, подвергать наказанию. Впрочем, помещики не приневоливали вступать в брак парней, физически неспособных; с них даже не взимался штраф.
Помещики наблюдали за браками, решительно вмешивались в это дело не столько в видах чистоты нравов, сколько для увеличения численности населения. Помещнки женили по своему усмотрению, например, приказывали, чтобы такой-то Иван, Сидор, женился на Марье и т.д. Если случалось, что крестьянин самовольно, без разрешения помещика, сватал себе невесту, то непокорного подвергали покаянию. Если девушка выдавалась замуж в деревню чужую, то помещик брал за нее так называемые "выводные" деньги. Правительство разрешало этот побор, но не установило размера платы. Иные брали но десяти рублей, другие больше. Княгиня Дашкова брала по сто рублей за "вывод". Строго преследовались также семейные разделы. Распоряжаясь безусловно судьбою крестьян, помещик имел право наказывать провинившихся крепостных ссылкой в Сибирь или отдачей в солдаты. Но, кроме этих наказаний, разрешенных помещикам законом, они присвоили себе право "отечески" расправляться с крепостными.
Многие исторические памятники и монографии эпохи крепостного права изобилуют массой фактов, показывающих, как бесчеловечно обращались иные дворяне с провинившимися крепостными и как сравнительно слабы были карательные меры относительно кровожадных помещиков со стороны правительства. Провинилась девушка, плохо сработала урок, заданный барыней, или не кончила его, - барыня собственноручно снимала с ноги башмак и отсчитывала им удары по щеке провинившейся. Раскрасневшись от боли и стыда, девушка недвижно стоит на коленях, не делая никакого отпора рассвирепевшей барыне; слезы ручьями струятся по лицу. Но это еще считалось одним из наиболее легких видов наказания. Обычный же вид наказания - сечение плетьми на конюшне. Случалось, что подвергавшиеся такому наказанию через несколько дней умирали. Княгиня Козловская обыкновенно заставляла раздевать донага провинившихся лакеев или девушек, привязывать к столбу и сечь, и сама тоже участвовала в сечении; одной из своих горничных она разодрала рот до ушей из ревности. Помещики отличались друг перед другом в изобретательности наказаний. Одни наказывали раскаленными прутьями, другие - палками, третьи, полагая, что наказание палками опасно, находили, что "кошечки" гораздо целесообразнее: - "и больно, и не опасно, - нельзя причинить увечья". Но и "кошечки", т.е. ременные семихвостки, тоже иногда забивали людей до полусмерти. Иные травили людей собаками, держали по несколько лет в колодках. (Смотри - Дарья Николаевна Салтыкова, по прозвищу "Салтычиха").
Законы, преследовавшие жестокость поещиков, в большинстве случаев сводились к церковному покаянию на год, к посту, сажанию на несколько дней на хлеб и на воду; редко ссылали на поселенье и, в весьма исключительных случаях, отправляли в каторгу. Огромное же большинство истязаний, возмущающих человеческий дух, оставались даже и неизвестными до более позднего времени, когда относительная свобода мысли, слова и человеческой личности пролили свет на это темное царство. Конечно, среди помещиков встречались и добрые, сравнительно гуманно обращавшиеся с крепостными, да и те не могли избегнуть того растлевающего влияния, которое оказывало крепостное право. Право собственности над живыми существами, полное распоряжение их телом и душой, полное унижение человеческого достоинства и, оскорбление всех священных и заветных чувств вошло в кровь и плоть помещиков. В ту эпоху, о которой мы говорим, от этого влияния не могли вполне освободиться и лучшие из них.

А.А. ИСАЕВ
Сборник "Живописная Россия", 1900 г.

Образование

Помещик - это кто? Кто такой дикий помещик?

Изучая историю Европы и России, очень часто сталкиваешься с таким понятием, как помещик. Пропуская мимо ушей слово, мы порой и не задумываемся о его значении. Стоит узнать, помещик - это кто, чем он занимался. Считается ли данное сословие дворянством?

Помещик в России - кто это?

Слово имеет достаточно давние корни и произошло от древнерусского «поместие», то есть выданный за службу земельный надел. Поначалу он по наследству не передавался, это началось лишь в 17 веке. Именно тогда и выделилась особая прослойка общества. Таким образом, помещик - это дворянин, владеющий землей, имеющий ее в собственности, а также обладающий поместьем. Эта социальная прослойка общества была достаточно велика и охватывала совершенно разных людей, от мелких собственников в провинции до богатых вельмож в крупных городах, особенно в столице.

Быт дворянина в 18-19 веках

В указанный временной промежуток помещик - это человек, принадлежавший к военному сословию, дворянам. Жили они как в провинциальных городах, так и в столице. Испокон веков военные люди, даже после разрешения Петра 3 не служить в армии, продолжали записывать своих сыновей, еще качающихся в колыбели, в гвардию.

Поместья и усадьбы у мелкого и среднего дворянства в основном строились деревянные, гораздо реже из камня. Быт был очень прост. Жизнь протекала мирно и достаточно уныло, за исключением редких поездок к соседям и немногочисленных увеселительных мероприятий.

Совсем иначе обстояли дела в столице, где жили состоятельные дворяне. Екатерининский помещик - это человек состоятельный, честолюбивый. Это были люди, как правило, занимавшие высокие посты, проводившие время на балах и увлеченные дворцовыми интригами. Огромные каменные особняки, принадлежавшие некогда им, стоят и поныне.

Видео по теме

Под данным словосочетанием не понимается какое-то отдельное сословие, это всего лишь выражение, которое в какой-то степени стало нарицательным после выхода в свет одноименной сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина. Речь в ней идет о достаточно глупом и недальновидном помещике.

Страдая от безделья и скуки, он вдруг пришел к выводу, что развелось в мире слишком много крестьян, и стал жаловался на это Богу. В итоге решил сам избавиться от досаждающих ему людей. По сюжету сказки «Дикий помещик» в итоге главный персонаж остается один. Однако долгожданная тишина и отсутствие простого люда оборачивается совсем не тем, чем он хотел. Не стало в его доме нормальной еды, некому было за ним ухаживать, что постепенно привело его к полной деградации.

Аллегорический образ помещика - это критика всего общественного уклада того времени, остро отображающая проблему эксплуататора и эксплуатируемых.

Источник: fb.ru

Актуально

Разное
Пара взяла напрокат игру за 2 доллара и обнаружила внутри "бонус" от экс-владельцев на 18 тысяч Разное

Многие изучая историю России или Руси спорят, отстаивая свои интересы о ранее услышанном от кого-то или прочитанном из каких-то источников, что раньше жизнь была хорошая или плохая, или, скажем, что до революции жилось крестьянам очень хорошо, а вот помещики жировали и от того народ взбунтовал... И так далее и тому подобное. И не тому конца. Если невнимать тот факт, что сравнивать можно только сравнимые вещи. А история жизни даже нашей с вами меняется каждое десятилетие и причем кардинально.

Так было и раньше с нашими предками. И об этом свидетельствуют многие источники, например, художественная литература русских классиков. Чтобы рассеять все ваши сомнения о том, что помещики жировали, а народ страдал, предлагаю к ознакомлению главу из последнего произведения великого русского писателя М. Е. Салтыкова-Щедрина, которое представляет собой грандиозное историческое полотно целой эпохи. По словам самого автора, его задачей было восстановление «характеристических черт» жизни помещичьей усадьбы эпохи крепостного права.

Итак, М. Е. Салтыков-Щедрин "Пошехонская старина", глава "Помещичья среда". Для тех, кто заинтересуется прочитать этот труд полностью, внизу приведена ссылка на скачивание этой книги.

Александр Новак

Помещичья среда

Помещиков в нашем краю было много, но материальное их положение представлялось не особенно завидным. Кажется, наше семейство считалось самым зажиточным; богаче нас был только владелец села Отрады, о котором я однажды упоминал, но так как он в имении живал лишь наездом, то об нем в помещичьем кругу не было и речи. Затем можно было указать на три четыре средних состояния от пятисот до тысячи душ (в разных губерниях), а за ними следовала мелкота от полутораста душ и ниже, спускаясь до десятков и единиц.

Были местности, где в одном селе скучивалось до пяти шести господских усадеб, и вследствие этого существовала бестолковейшая чересполосица. Но споры между совладельцами возникали редко. Во первых, всякий отлично знал свой клочок, а во вторых, опыт доказывал, что ссоры между такими близкими соседями невыгодны: порождают бесконечные дрязги и мешают общежитию. А так как последнее составляло единственный ресурс, который сколько нибудь смягчал скуку, неразлучную с безвыездным житьем в захолустье, то благоразумное большинство предпочитало смотреть сквозь пальцы на земельную неурядицу, лишь бы не ссориться. Поэтому и вопрос о размежевании чересполосных владений, несмотря на настояния начальства, оставался нетронутым: все знали, что как только приступлено будет к его практическому осуществлению - общей свалки не миновать.

Но иногда случалось, что в подобной плотно замкнувшейся помещичьей мурье появлялся кляузник или просто наглый человек, который затевал судьбища и при содействии сутяг подьячих распространял кругом отраву. Под влиянием этой отравы мурья приходила в движение; всякий начинал отыскивать свое; возникали разбирательства и постепенно втягивали в себя всех соседей.

Спор о клочке в несколько десятков квадратных сажен переходил в личную ссору, а наконец и в открытую вражду. Вражда обострялась, делалась неумолимою. Бывали случаи, что соседи односельцы, все поголовно, не только не посещали друг друга, но избегали встреч на улице и даже в церкви устраивали взаимные скандалы. Разумеется, одолевал тот, кто был посильнее и помогутнее; слабым же и захудалым и судиться было не на что. Последние поневоле смирялись и, кругом обездоленные, являлись просить пощады. Тогда в мурье вновь восстановлялась тишь да гладь да божья благодать.

Помещики, владевшие особняками, конечно, были избавлены от сутолоки, составляющей неизбежную принадлежность слишком близкого соседства, но зато они жили скучнее. В люди ездили редко, охотой занимались только осенью, а хозяйство представляло слишком слабый ресурс, чтобы наполнить жизнь.

Страстные хозяева встречались в виде исключения; большинство довольствовалось заведенными порядками, которые обеспечивали насущный кусок и давали достаточно досуга, чтобы иметь право называться барином или барыней. Не мешает заметить при этом, что помещики, которые хоть сколько нибудь возвышались над материальным уровнем мелкоты, смотрели свысока на своих захудалых собратий и вообще чересчур легко заражались чванством.

Помещичьи усадьбы были крайне невзрачны. Задумавши строиться, ставили продолговатый сруб вроде казарм, разделяли его внутри перегородками на каморки, проконопачивали стены мхом, покрывали тесовой крышей и в этом неприхотливом помещении ютились, как могли. Под влиянием атмосферических изменений сруб рассыхался и темнел, крыша пропускала течь. В окна дуло; сырость проникала беспрепятственно всюду; полы ходили ходуном, потолки покрывались пятнами, и дом, за отсутствием ремонта, врастал в землю и ветшал. На зиму стены окутывали соломой, которую прикрепляли жердями; но это плохо защищало от холода, так что зимой приходилось топить и утром и на ночь. Само собой разумеется, что у помещиков побогаче дома строились обширнее и прочнее, но общий тип построек был одинаков.

Об удобствах жизни, а тем менее о живописной местности не было и речи.

Усадьба ставилась преимущественно в низинке, чтобы от ветра обиды не было.

С боков выстраивали хозяйственные службы, сзади разводили огород, спереди - крохотный палисадник. Ни парков, ни даже фруктовых садов, хоть бы в качестве доходной статьи, не существовало. Редко редко где можно было встретить натуральную рощицу или обсаженный березками прудок. Сейчас за огородом и службами начинались господские поля, на которых с ранней весны до поздней осени безостановочно шла работа. Помещик имел полную возможность из окон дома наблюдать за процессом ее и радоваться или печалиться, смотря по тому, что ожидало впереди, урожай или бескормица. А это было в жизни самое существенное и все прочие интересы отодвигало далеко на задний план.

Несмотря, однако ж, на недостаточные материальные средства, особенной нужды не чувствовалось. Разве уж самые мелкотравчатые не успевали сводить концы с концами и искали подспорья в том, что перекочевывали с детьми от одних соседей к другим, играя незавидную роль буфонов и приживальцев.

Причина такого сравнительного довольства заключалась отчасти в общей дешевизне жизни, но преимущественно в крайней неприхотливости требований.

Ограничивались исключительно своим, некупленным. Денежных издержек требовала только одежда, водка и в редких случаях бакалейные товары. В некоторых помещичьих семьях (даже не из самых бедных) и чай пили только по большим праздникам, а о виноградном вине совсем было не слышно. Настойки, наливки, квас, мед - вот напитки, которые были в ходу, а домашние соленья и маринады фигурировали в качестве закусок. За столом подавали все свое, за исключением говядины, которая вследствие этого употреблялась редко. Домочадцы, не имея понятия о так называемых разносолах, удовлетворялись этим обиходом вполне, да и гости претензий не заявляли. Было бы жирно и всего вдоволь - вот мерило, которым руководилось тогдашнее помещичье гостеприимство.

Сто, двести рублей (ассигнациями) считались в то время большими деньгами. И вот когда они случайно скоплялись в руках, то для семьи устраивалось что нибудь прочное. Покупали сукна, ситцев и проч., и с помощью домашних мастеров и мастериц члены семьи обшивались. Дома продолжали ходить в стареньком; новое берегли для гостей. Завидят, что гости едут - и бегут переодеваться, чтобы гости думали, что гостеприимные хозяева всегда так ходят. Зимой, когда продавался залипший хлеб и разный деревенский продукт, денег в обращении было больше, и их «транжирили»; летом дрожали над каждой копейкой, потому что в руках оставалась только слепая мелочь. «Лето - припасуха, зима - прибируха», - гласила пословица и вполне оправдывала свое содержание на практике. Поэтому зимы ждали с нетерпением, а летом уединялись и пристально следили из окон за процессом созидания предстоящего зимнего раздолья.

Во всяком случае, на судьбу редко роптали. Устраивались, насколько кто мог, и на лишние куски не зарились. Сальные свечи (тоже покупной товар) берегли как зеницу ока, и когда в доме не было гостей, то по зимам долго сумерничали и рано ложились спать. С наступлением вечера помещичья семья скучивалась в комнате потеплее; ставили на стол сальный огарок, присаживались поближе к свету, вели немудреные разговоры, рукодельничали, ужинали и расходились не поздно. Если в семье было много барышень, то веселая их беседа за полночь раздавалась по дому, но ведь разговаривать и без свечей можно.
Тем не менее, в какой мере это относительно безнуждное житие отражалось на крепостной спине - это вопрос особый, который я оставляю открытым.

Образовательный уровень помещичьей среды был еще менее высок, нежели материальный. Только один помещик мог похвалиться университетским образованием, да двое (мой отец и полковник Туслицын) получили довольно сносное домашнее воспитание и имели средние чины. Остальную массу составляли недоросли из дворян и отставные прапоры. В нашей местности исстари так повелось, что выйдет молодой человек из кадетского корпуса, прослужит годик другой и приедет в деревню на хлеба к отцу с матерью. Там сошьет себе архалук, начнет по соседям ездить, девицу присмотрит, женится, а когда умрут старики, то и сам на хозяйство сядет. Нечего греха таить, не честолюбивый, смирный народ был, ни ввысь, ни вширь, ни по сторонам не заглядывался. Рылся около себя, как крот, причины причин не доискивался, ничем, что происходило за деревенской околицей, не интересовался, и ежели жилось тепло да сытно, то был доволен и собой, и своим жребием.

Печатное дело успехом не пользовалось. Из газет (их и всего то на целую Россию было три) получались только «Московские ведомости», да и те не более как в трех или четырех домах. О книгах и речи не было, исключая академического календаря, который выписывался почти везде; сверх того, попадались песенники и другие дешевые произведения рыночной литературы, которые выменивали у разносчиков барышни. Они одни любили от скуки почитать. Журналов не получалось вовсе, но с 1834 года матушка начала выписывать «Библиотеку для чтения», и надо сказать правду, что от просьб прислать почитать книжку отбоя не было. Всего больше нравились: «Оленька, или Вся женская жизнь в нескольких часах» и «Висячий гость», принадлежавшие перу барона Брамбеуса. Последний сразу сделался популярным, и даже его не совсем опрятною «Литературною летописью» зачитывались до упоения. Сверх того, барышни были большие любительницы стихов, и не было дома (с барышнями), в котором не существовало бы объемистого рукописного сборника или альбома, наполнениях произведениями отечественной поэзии, начиная от оды «Бог» и кончая нелепым стихотворением: «На последнем я листочке». Гений Пушкина достиг в то время апогея своей зрелости, и слава его гремела по всей России. Проникла она и в наше захолустье и в особенности в среде барышень нашла себе восторженных поклонниц. Но не мешает прибавить, что слабейшие вещи, вроде «Талисмана», «Черной шали» и проч., нравились больше, нежели произведения зрелые. Из последних наибольшее впечатление производил «Евгений Онегин», по причине легкости стиха, но истинный смысл поэмы едва ли был кому доступен.

Лишенная прочной образовательной подготовки, почти непричастная умственному и литературному движению больших центров, помещичья среда погрязала в предрассудках и в полном неведении природы вещей. Даже к сельскому хозяйству, которое, казалось бы, должно было затрогивать существеннейшие ее интересы, она относилась совершенно рутинно, не выказывая ни малейших попыток в смысле улучшения системы или приемов.

Однажды заведенные порядки служили законом, а представление о бесконечной растяжимости мужицкого труда лежало в основании всех расчетов. Считалось выгодным распахивать как можно больше земли под хлеб, хотя, благодаря отсутствию удобрения, урожаи были скудные и давали не больше зерна на зерно. Все таки это зерно составляло излишек, который можно было продать, а о том, какою ценою доставался тот излишек мужичьему хребту, и думать надобности не было.

К этой общей системе, в качестве подспорья, прибавлялись молебны о ниспослании вёдра или дождя; но так как пути провидения для смертных закрыты, то самые жаркие мольбы не всегда помогали. Сельскохозяйственной литературы в то время почти не существовало, а ежели в «Библиотеке для чтения» и появлялись ежемесячно компиляции Шелихова, то они составлялись поверхностно, по руководству Тэера, совершенно непригодному для нашего захолустья. Под их наитием выискалось две три личности - из молодых да ранние, которые пробовали делать опыты, но из них ничего путного не вышло.

Причина неудач, конечно, прежде всего заключалась в круглом невежестве экспериментаторов, но отчасти и в отсутствии терпения и устойчивости, составляющем характеристическую черту полуобразованности. Представлялось, что результат должен прийти сейчас же немедленно; а так как он не приходил по желанию, то неудача сопровождалась потоком ничего не стоящих ругательств, и охота к производству опытов столь же легко пропадала, как и приходила.

Нечто подобное повторилось впоследствии, при освобождении крестьян, когда чуть не поголовно все помещики возомнили себя сельскими хозяевами и, растративши попусту выкупные ссуды, кончили тем, что стремительно бежали из насиженных отцами гнезд. Как стоит это дело в настоящее время - сказать не могу, но уже из того одного, что землевладение, даже крупное, не сосредоточивается более в одном сословии, а испестрилось всевозможными сторонними примесями, - достаточно ясно, что старинный поместный элемент оказался не столько сильным и приготовленным, чтоб удержать за собой главенство даже в таком существенном для него вопросе, как аграрный.

Вопросы внешней политики были совсем неизвестны. Только в немногих домах, где получались «Московские ведомости», выступали на арену, при гостях, кое какие скудные новости, вроде того, что такая то принцесса родила сына или дочь, а такой то принц, будучи на охоте, упал с лошади и повредил себе ногу. Но так как новости были запоздалые, то обыкновенно при этом прибавляли: «Теперь уж, поди, нога зажила!» - и переходили к другому, столь же запоздалому известию. Несколько дольше останавливались на кровавой путанице, происходившей в то время в Испании между карлистами и христиносами, но, не зная начал ее, тщетно усиливались разгадать ее смысл.

Францию считали очагом безнравственности и были убеждены, что французы питаются лягушками. Англичан называли купцами и чудаками и рассказывали анекдоты, как некоторый англичанин бился об заклад, что будет целый год питаться одним сахаром, и т. д. К немцам относились снисходительнее, прибавляя, однако, в виде поправки: «Что русскому здорово, то немцу смерть». Этими краткими россказнями и характеристиками исчерпывался весь внешний политический горизонт.

О России говорили, что это государство пространное и могущественное, но идея об отечестве, как о чем то кровном, живущем одною жизнью и дышащем одним дыханием с каждым из сынов своих, едва ли была достаточно ясна.

Скорее всего смешивали любовь к отечеству с выполнением распоряжений правительства и даже просто начальства. Никаких «критик» в этом последнем смысле не допускалось, даже на лихоимство не смотрели, как на зло, а видели в нем глухой факт, которым надлежало умеючи пользоваться. Все споры и недоразумения разрешались при посредстве этого фактора, так что если б его не существовало, то еще бог знает, не пришлось ли бы пожалеть об нем. Затем относительно всего остального, не выходящего за пределы приказаний и предписаний, царствовало полное равнодушие. Бытовая сторона жизни, с ее обрядами, преданиями и разлитою во всех ее подробностях поэзией, не только не интересовала, но представлялась низменною, «неблагородною». Старались истреблять признаки этой жизни даже среди крепостной массы, потому что считали их вредными, подрывающими систему безмолвного повиновения, которая одна признавалась пригодною в интересах помещичьего авторитета. В барщинских имениях праздник ничем не отличался от будней, а у «образцовых» помещиков песни настойчиво изгонялись из среды дворовых. Случались, конечно, исключения, но они уже составляли любительское дело, вроде домашних оркестров, певчих и т. п.

Я знаю, мне могут сказать, что бывали исторические моменты, когда идея отечества вспыхивала очень ярко и, проникая в самые глубокие захолустья, заставляла биться сердца. Я отнюдь и не думаю отрицать этого. Как бы ни были мало развиты люди, все же они не деревянные, и общее бедствие способно пробудить в них такие струны, которые при обычном течении дел совсем перестают звучать. Я еще застал людей, у которых в живой памяти были события 1812 года и которые рассказами своими глубоко волновали мое молодое чувство. То была година великого испытания, и только усилие всего русского народа могло принести и принесло спасение. Но не о таких торжественных моментах я здесь говорю, а именно о тех буднях, когда для усиленного чувства нет повода. По моему мнению, и в торжественные годины, и в будни идея отечества одинаково должна быть присуща сынам его, ибо только при ясном ее сознании человек приобретает право назвать себя гражданином.

Двенадцатый год - это народная эпопея, память о которой перейдет в века и не умрет, покуда будет жить русский народ. Но я был личным свидетелем другого исторического момента (войны 1853 - 1856 г.), близко напоминавшего собой двенадцатый год, и могу сказать утвердительно, что в сорокалетний промежуток времени патриотическое чувство, за недостатком питания и жизненной разработки, в значительной мере потускнело. У всех в памяти кремневые ружья с выкрашенными деревянными чурками вместо кремней, картонные подошвы в ратнических сапогах, гнилое сукно, из которого строилась ратническая одежда, гнилые ратнические полушубки и проч. Наконец памятен процесс заместительства ополченских офицеров, а по заключении мира торговля ратническими квитанциями. Мне возразят, конечно, что все эти постыдные дела были совершены отдельными личностями, и ни помещичья среда (которая, впрочем, была главною распорядительницей в устройстве ополчения), ни народ не причастны им. Охотно допускаю, что во всем этом настроении преимущественными виновниками являются отдельные личности, но ведь масса присутствовала при этих деяниях - и не ахнула. Смех раздавался, смех! - и никому не приходило в голову, что смеются мертвецы…

Во всяком случае, при таком смутном представлении об отечестве не могло быть и речи об общественном деле.

К похвале помещиков того времени я должен сказать, что, несмотря на невысокий образовательный уровень, они заботливо относились к воспитанию детей, - преимущественно, впрочем, сыновей, - и делали все, что было в силах, чтобы дать им порядочное образование. Даже самые бедные все усилия напрягали, чтобы достичь благоприятного результата в этом смысле. Недоедали куска, в лишнем платье домочадцам отказывали, хлопотали, кланялись, обивали у сильных мира пороги… Разумеется, все взоры были обращены на казенные заведения и на казенный кошель, и потому кадетские корпуса все еще продолжали стоять на первом плане (туда легче было на казенный счет поступить); но как только мало мальски позволяли средства, так уже мечтался университет, предшествуемый гимназическим курсом. И надо сказать правду: молодежь, пришедшая на смену старым недорослям и прапорам, оказалась несколько иною. К сожалению, помещичьи дочери играли в этих воспитательных заботах крайне второстепенную роль, так что даже и вопроса о сколько нибудь сносном женском образовании не возникало. Женских гимназий не существовало, а институтов было мало, и доступ в них сопрягался с немаловажными затруднениями. Но главное все таки, повторяю, самой потребности в женском образовании не чувствовалось.

Что касается до нравственного смысла помещичьей среды нашей местности в описываемое время, то отношения ее к этому вопросу ближе всего можно назвать страдательными. Атмосфера крепостного права, тяготевшая над нею, была настолько въедчива, что отдельные индивидуумы утопали в ней, утрачивая личные признаки, на основании которых можно было бы произнести над ними правильный суд. Рамки были для всех одинаково обязательные, а в этих общих рамках обязательно же вырисовывались контуры личностей, почти ничем не отличавшихся одна от другой. Разумеется, можно было бы указать на подробности, но они зависели от случайно сложившейся обстановки и притом носили родственные черты, на основании которых можно было легко добраться до общего источника. Впрочем, из всей настоящей хроники довольно явственно выступает неприглядная сторона нравственного состояния тогдашнего культурного общества, и потому я не имею надобности возвращаться к этому предмету. Прибавлю одно: крайне возмутительным фактом являлась гаремная жизнь и вообще неопрятные взгляды на взаимные отношения полов. Язва эта была достаточно таки распространена и нередко служила поводом для трагических развязок.

Остается сказать несколько слов о религиозном настроении. В этом отношении я могу свидетельствовать, что соседи наши были вообще набожны; если же изредка и случалось слышать праздное слово, то оно вырывалось без намерения, именно только ради красного словца, и всех таких празднословов без церемонии называли пустомелями. Сверх того, довольно часто встречались личности, которые, очевидно, не понимали истинного смысла самых простых молитв; но и это следует отнести не к недостатку религиозности, а к умственной неразвитости и низкому образовательному уровню.

Переходя от общей характеристики помещичьей среды, которая была свидетельницей моего детства, к портретной галерее отдельных личностей, уцелевших в моей памяти, я считаю нелишним прибавить, что все сказанное выше написано мною вполне искренно, без всякой предвзятой мысли во что бы то ни стало унизить или подорвать. На склоне лет охота к преувеличениям пропадает и является непреодолимое желание высказать правду, одну только правду. Решившись восстановить картину прошлого, еще столь недалекого, но уже с каждым днем более и более утопающего в пучине забвения, я взялся за перо не с тем, чтобы полемизировать, а с тем, чтобы свидетельствовать истину. Да и нет никакой цели подрывать то, что уже само, в силу общего исторического закона, подорвано.

Бытописателей изображаемого мною времени являлось в нашей литературе довольно много; но я могу утверждать смело, что воспоминания их приводят к тем же выводам, как и мои. Быть может, окраска иная, но факты и существо их одни и те же, а фактов ведь ничем не закрасишь.

Покойный Аксаков своею «Семейной хроникой» несомненно обогатил русскую литературу драгоценным вкладом. Но, несмотря на слегка идиллический оттенок, который разлит в этом произведении, только близорукие могут увидеть в нем апологию прошлого. Одного Куролесова вполне достаточно, чтобы снять пелену с самых предубежденных глаз. Но поскоблите немного и самого старика Багрова, и вы убедитесь, что это совсем не такой самостоятельный человек, каким он кажется с первого взгляда. Напротив, на всех его намерениях и поступках лежит покров фаталистической зависимости, и весь он с головы до пяток не более, как игралище, беспрекословно подчиняющееся указаниям крепостных порядков.

Во всяком случае, я позволю себе думать, что в ряду прочих материалов, которыми воспользуются будущие историки русской общественности, моя хроника не окажется лишнею.

Скачать книгу Салтыкова-Щедрина "Пошехонская старина " можно на сайте Правильные КНИГИ.

Новости Партнеров

Когда читаешь или смотришь кино про жизнь в императорской России, волей-неволей закрадывается мысль, мол, а неплохо они там жили, все эти князья да графья. Да, общеизвестно, что 98% населения страны по нынешним меркам находилось далеко за чертой бедности, но от этого лишь сильнее хочется верить, что оставшиеся 2%, привилегированная прослойка, дворянство, жили куда лучше, чем мы с вами. Балы в Зимнем дворце, вереницы карет на Большой Морской, чинные переезды на летние дачи, вот это все. Но так ли хорошо жил русский помещик на самом деле?..

Приезжая на Псковщину, видишь деревни, которые за последние 200 лет вообще вряд ли сильно изменились. Разница лишь в том, что в позапрошлом веке здесь жили крепостные, а сейчас — почти никто. Но музей-заповедник «Пушкинские горы», конечно, дело иное — сюда едут специально и издалека, так что народу тут хватает. Вот и я, попав сюда, увидел, как жили небогатые помещики из тех, что составляли большую часть российского дворянства.

Самая красивая усадьба Пушкинских гор, конечно, Петровское. Именно здесь жил арап Петра Великого, Абрам Петрович Ганнибал, после смерти которого имение было разделено: Петровское отошло старшему сыну, а дед Александра Сергеевича Пушкина получил усадьбу Михайловское.

Вот и она. Сравнив два дома на этих фотографиях, понимаешь, что они отличаются не так уж существенно — разве что колоннада Петровского делает эту усадьбу более помпезной. Убери ее, и получишь не самый большой дом, ненамного отличающийся от «усадьбы» пенсионера-дачника, который сорок лет назад получил от государства свои шесть соток за сто первым километром.

Впрочем, колоннада в Михайловском тоже есть — просто она обращена в сторону озера, спуск к которому, в отличие от Петровского, более крут и оборудован лестницей. Обе усадьбы расположены на берегах одного и того же озера, так что при желании с Михайловского можно разглядеть Петровское, и наоборот.

Да, колонн у обычных дач, пожалуй, все-таки не водится, как и голландских изразцовых печей. В остальном сходство поразительное: несколько комнат, не слишком больших и довольно скупо обставленных — вот и вся усадьба. Где бальная зала, я вас спрашиваю? Где домашний театр? Где ажурная башня с винтовой лестницей? Ничего этого нет, и у небогатых дворян никогда не было. Кабинет поэта — более чем скромный.

Кухня, баня — все это было расположено в отдельных флигелях: в главном доме усадьбы жила и принимала гостей хозяйская семья, но он был слишком мал для того, чтобы разместить в нем все остальное.

Еще один флигель — домик няни. К слову, это единственное из строений Михайловского, которое уцелело до XX века, да и оно сгорело во время немецкой оккупации. Вся усадьба была заново выстроена после войны, воссоздана по старым иллюстрациям и на старых фундаментах.

В домике няни можно увидеть пару гаджетов тех времен: умывальник модели «урыльник» и палку с сучками, которая служила тогдашним кухаркам в качестве миксера. Если метнуться в прошлое на машине времени, обычный блендер можно обменять на породистого скакуна-ахалтекинца — если, конечно, вы придумаете, как пользоваться им без электричества. Блендером, не скакуном.

Травы, развешенные возле русской печи — больше для красоты. Не очень-то верится, что тогдашние крепостные так вот запросто сушили острые перцы, что твои венгры или испанцы.

А вот один из двух рыжих бандитов, самых наглых обитателей Михайловского, которые бесцеремонно снуют по усадьбе, забираясь везде, где только можно. По словам смотрителей, особенно жалуют они печь в домике няни — на моих глазах кот забрался туда быстрее, чем успели закрыть дверь. Вот уж кто точно на жизнь не жалуется.

Еще один домик на окраине усадьбы с особо симпатичной крышей. Кроме этого есть еще аллеи и просторы, но бытовыми условиями русские помещики, как видим, похвастать не могли. Тут даже не столько за наше всё обидно, сколько переполняет радость от того, что сегодня нам доступны простейшие удобства, о которых несколько поколений назад люди не могли даже мечтать.

Да, виды здесь, конечно, потрясающие, а летом все наверняка еще красивее. Поэт, впрочем, томился в Михайловском, а когда жил здесь во время ссылки, несколько раз пытался сбежать. Можно ли его за это винить?..