Иоганн Лафатер издёт в 4-х томах: Физиогномические фрагменты для поощрения человеческих знаний и любви / Physiognomische Fragmente zur Beforderung der Menschenkenntniss und Menschenliebe в Лейпциге и Винтертуре.
Книга обильно иллюстрировалась гравюрами, созданными на основе рисунков автора. Некоторые фрагменты текста написали знакомые Лафатера: Гердер и Гёте .
В книге указывалось 100 принципов физиогномики, не приведенных в какую-либо систему.
«Суть же физиогномики Лафатера сводилась к следующему. Человек - существо животное, моральное и интеллектуальное, то есть - вожделеющее, чувствующее и мыслящее. Эта природа человека выражается во всем его облике, поэтому, в широком смысле слова, физиогномика исследует всю морфологию человеческого организма.
Так как наиболее выразительным зеркалом души человека является голова, то физиогномика может ограничиться изучением лица. Интеллектуальная жизнь выражена в строении черепа и лба, моральная - в строении лицевых мышц, в очертании носа и щек, животные черты отражают линии рта и подбородка. Центр лица, его главная деталь - глаза, с окружающими их нервами и мышцами. Таким образом, лицо делится как бы на этажи, соответственно трем основным элементам, составляющим главную сущность каждого. Физиогномика изучает лицо в покое. В движении и волнении его изучает патогномика.
Разработав такую теорию, сам Лафатер не следовал ей на практике . С детства он любил рисовать портреты, был исключительно впечатлительным, и лица, поразившие его красотой или уродством, перерисовывал по многу раз. Зрительная память у него была великолепна. […]
Лафатер родился в Цюрихе, изучал там богословие и с 1768 года до самой смерти занимал должность сначала приходского дьякона, а потом пастора в своем родном городе. Он продолжал рисовать уши, носы, подбородки, губы, глаза, профили, анфасы, силуэты - и всё это с комментариями. Постепенно Лафатер поверил в свою способность определять по внешности ум, характер и присутствие (или отсутствие) божественного начала в человеке. Он имел возможность проверять верность своих характеристик на исповедях. В его альбомах были рисунки фрагментов лиц всей его паствы, портреты людей знакомых и незнакомых, выдающихся, великих и обыкновенных. Он анализировал в «Физиогномике» лица великих людей разных времен по их портретам, и некоторые характеристики производили впечатление гениальных догадок в области психологии.
По Лафатеру, у Фридриха Барбароссы глаза гения, складки лица выражают досаду человека, не могущего вырваться из-под гнета мелких обстоятельств.
Для скупцов и сластолюбцев характерна выпяченная нижняя губа. […]
Широкое расстояние между бровями и глазами у Декарта указывает на разум не столько спокойно-познающий, сколько пытливо стремящийся к этому.
В мягких локонах Рафаэля проглядывает выражение простоты и нежности, составляющих сущность его индивидуальности.
У Игнатия Лойолы , бывшего сперва воином, затем - основателем ордена иезуитов, воинственность видна в остром контуре лица и губ, а иезуитство проявляется в «вынюхивающем носе» и в лицемерно полуопущенных веках.
Изумительный ум Спинозы ясно виден в широком пространстве лба между бровями и корнем носа».
«В основе труда Лафатера лежит представление о познании особенностей внутреннего устроения человека через особенности его внешнего устроения. Интеллектуальную жизнь он определял по строению костей головы и очертаниям черепа, лба и бровей; моральную и чувственную исследовал форме носа, щек и по устроению лицевых мускулов; животные качества - по линии подбородка и складу рта. «Этажам» лица соответствуют, согласно Лафатеру, «этажи души». В то же время, подобными «этажами жизни» обладают все автономые «целостности» - все части тела и органы лица. Так, например, преобладание (выпирание) верхней губы над нижней свидетельствует о контроле духовных свойств личности над материальными; «легкий горб на носу - признак поэзии». Особое место в системе Лафатера занимал глаз - центр и существо всего организма. Сохранились сотни его собственноручных рисунков глаз (а также других частей) с подписанными комментариями, вроде: «Глаз гениального художника» или «Хоть в этом глазу и недостаточно силы, он толковый и примечателен духовно».
Цитируется по: А. Дебарроль, Тайны руки. Тайны руки. Искусство узнавать жизнь, характер и будущность, «Рекма», М., 1989 г., с. 471.
Создатель теории «Физиогномики» Иоганн Лафатер (1741-1801) - швейцарский теолог, общественный деятель и писатель. Родился 15 ноября 1741 г. в Цюрихе. Главной заслугой Лафатера является его богато иллюстрированная книга в 4 томах - Физиогномика (Physiognomische Fragmente zur Beförderung der Menschenkenntnis und Menschenliebe, 1775-1778), в которой одна из глав написана Гёте.
В Цюрихе изучал богословие, путешествовал по Германии. По возвращении издал сборник стихотворений «Schweizerlieder» (1764), за которым последовал сборник богословского содержания «Aussichten in die Ewigkeit». С 1768 г. до самой смерти Лафатер занимал должность сначала приходского диакона, а потом пастора в своём родном городе.
В 1796 г. за протест против оккупации Швейцарии французами он был выслан из Цюриха, но
через несколько месяцев вернулся. С 1769 г. он стал собирать материалы для «Физиономики», которая вышла в 1772-78 гг., в Лейпциге и Винтертуре, с массой рисунков лучших по тому времени граверов («Physiognomische Fragmente zur Beförderung der Menschenkenntniss und Menschenliebe»).
В 1775-78 гг. вышло французское издание, в Гааге, ещё более удачное в отношении рисунков. Физиогномика стала главной целью жизни Лафатера, хотя он продолжал заниматься богословскими трудами и проповедями; популярность его, как убежденного и просвещенного пастора, была так велика, что путешествии Лафатера по Европе были рядом триумфов. Обаяние личности Лафатера не могло быть поколеблено остроумными нападками Лихтенберга («Fragment von Schwärzen»), Музеуса («Physiognomische Reisen») и др. на «Физиономику».
Лафатер написал ещё несколько библейских эпопей и сборников религиозной лирики («Jesus Messias», «Joseph von Arimathia», «Psalmen Davids», «200 christliche Lieder») и два раза издавал свои сочинения, в 1774-81 гг. («Vermischte Schriften») и в 1784-85 гг. («Sämmtliche kleinere prosaische Schriften»).
На философские взгляды Лафатера повлияли, по мнению некоторых исследователей, одновременно пиетизм и либерализм. В своих проповедях он отождествляет «веру» и «любовь». Установление компромисса между взглядами церкви и взглядами общества было постоянной целью Лафатера; он даже старался примирить животный магнетизм Месмера со спиритуализмом религии и позитивизмом науки.
Лафатер трагически погиб, пытаясь увещевать пьяных французских мародёров; один из них выстрелил в Лафатера, который от этой раны и умер. Перед смертью он простил убийцу, запретил его разыскивать и даже посвятил ему стихотворение: «An den Grenadier N., der mich schoss».
Об уважении, окружавшем Лафатера в глазах современников, ярко свидетельствует почтительное описание его встречи с Карамзиным, которое русский историк приводит в своей книге «Письма русского путешественника» (1789).
Теория физиономики Лафатера - положение о том, что человек есть существо животное,
моральное и интеллектуальное - вожделеющее, чувствующее и мыслящее. Эта природа человека выражается во всей его фигуре; поэтому физиономика в широком смысле слова обнимает всю морфологию человеческого организма, соприкасаясь с хирогномией, подоскопией и т. п.
Но так как наиболее выразительным «зеркалом души» является у человека голова, то физиономика может ограничиться изучением черепа и лица человека. Интеллектуальная жизнь человека выражается в строении и очертаниях черепа и лба: моральная и чувственная жизнь - в строении лицевых мускулов, в очертаниях носа и щек; животные качества человека символизируются складом рта и линиями подбородка.
Центральный орган лица - глаза, с окружающими их нервами и мускулами. Лицо человека, таким образом, делится как бы на «этажи», соответственно трем основным элементам, составляющим всякую «душу». Соответственно этим этажам, и физиономика должна распасться на три отдела.
Физиономию Лафатер определяет как известный, постоянно присущий данному субъекту склад лицевых черт и мускулов. Соответственно этому каждая из трёх основных частей физиономики должна распадаться на два полуотдела: «физиономический» в тесном смысле изучающий данное лицо в состоянии покоя, и «патогномический», изучающий лицо в состоянии волнения; патогномика есть физиономика в движении - то, что можно назвать «динамикой» лица, в противоположность лицевой «статике».
Установив такую теорию, Лафатер, однако, не следует ей на практике и не возвращается к ней в отдельных своих фрагментах, в которых анализирует лица своих современников и великих людей разных времен по их портретам, постоянно ссылаясь на «физиономический такт» или «наблюдательный дар» читателя и ничем не мотивируя тех или иных психологических выводов.
В результате получается ряд интересных частностей, очень заманчивых и интересных для
«большой публики», но не имеющих никакой научной достоверности.
По Лафатеру, у Фридриха Великого - глаза гения, складки же лица выражают досаду человека, не могущего вырваться из-под гнета мелких обстоятельств; скупцы и сластолюбцы отличаются одинаково - выпяченной нижней губой; в лице Сократа есть задатки глупости, сластолюбия, пьянства и зверства, но по лицу видно, что все эти задатки побеждены усилиями воли; у Брута верхнее глазное веко тонко и «разумно», нижнее округло и «мягко», соответственно двойственности его мужественного и вместе чувствительного характера;
широкое
расстояние между глазами и бровями у Декарта указывает на разум, не столько
спокойно-познающий, сколько пытливо-стремящийся; в мягких локонах Рафаэля
сквозит выражение простоты и нежности, составляющих сущность его
индивидуальности; гений Гёте в особенности явствует из его носа, который, по
Лафатеру, знаменует «продуктивность, вкус и любовь, словом - поэзию»;
у Лойолы, бывшего сперва воином и ставшего затем основателем религиозного «ордена», воинственность видна в остром контуре лица и губ, а иезуитство проявляется в «вынюхивающем» носе и в лицемерно полуопущенных глазных веках; изумительный разум Спинозы ясно виден в широком пространстве лба между бровями и корнем носа, и т. д.
Эти чисто-беллетристические замечания, перемешанные с соображениями о темпераментах, «национальных» физиономиях и даже о физиономиях зверей, завлекательно-интересны; некоторые из них производят впечатления гениальных психологических догадок; но научной ценности, при отсутствии научного метода наблюдения, они, конечно, иметь не могут. Гёте вполне верно определил физиономику Лафатера, как «гениальную эмпирию», т. е. научный дилетантизм.
Источники:
- Посмертное издание сочинений Лафатера. Л. Геснером («L’s nachgelassene Schriften», Цюрих, 1801-1802).
- «L.-"s Physionomik im Auszuge» (Цюр., 1860).
- Bodemann, «L. nach seinem Leben, Leben und Wirken dargestellt» (1856);
- Fr. Muncker, «L. Eine Skizze seines Lebens und Wirkens» (Штуттг. 1883).
- Лафатер И. «О физиономике с современной точки зрения, СПб, 1817 г.
- Пидерит «Мимика и физиономика». Журнал «Артист», 1891, № 13; 1892, № 21; 1893; № 32).
Иоганн ЛафатерОднажды модный парижский композитор Андре Гретри отправил на бал в знакомый дом трёх своих юных дочерей-погодок. Когда он приехал с опозданием после репетиции, танцы были в полном разгаре. Все присутствующие восхищались скромностью и обаянием юных красавиц. И Гретри, заняв место рядом с женой, тоже стал любоваться девочками. Вдруг сидевший рядом с ним мрачного вида господин обратился к нему с вопросом:
Не знаете ли вы, сударь, этих трёх девиц?
Гретри не захотел сказать, что это его дочери, и довольно сухо ответил:
Мне кажется, они - сёстры.
Я думаю так же, - сказал мрачный господин. - Все восхищены ими. Да, невозможно быть прекраснее и милее… Но слушайте меня внимательно: через три года ни одна из них не будет жива.
«Будь проклят тот час,- вспоминал много лет спустя Гретри в своих мемуарах, - когда я согласился привезти в этот дом моих девочек. Сие странное и страшное предсказание оправдалось: в течение трёх лет лишился я всех дочерей моих…». Так состоялось ужасное знакомство композитора со знаменитым швейцарским писателем, учёным и богословом Иоганном Каспаром Лафатером, автором сенсационного труда «Физиогномические фрагменты».
Имя этого человека теперь почти забыто, так же, как и его физиогномика. Суть этой дисциплины сводилась к утверждению, что человек есть существо одновременно и моральное, и интеллектуальное, и животное. Природа человека выражается в его внешности. А так как наиболее выразительная часть тела - голова, то можно ограничиться изучением одного лица. Интеллектуальная жизнь человека выражена в строении его лба; моральная сторона жизни выражена в строении лицевых мышц, очертании носа и щёк; низменные, животные черты человеческой натуры отражают линии рта и подбородка. Центром лица, то есть его главной частью, считаются глаза вместе с окружающими их нервами и мышцами. Таким образом, лицо делится как бы на этажи, соответственно трём основным элементам человеческой души. И ещё: физиогномика изучает лицо в покое, но не в движении или волнении.
Иоганн Лафатер родился в Цюрихе, изучал там богословие и с 1768 года до самой смерти занимал сначала должность приходского дьякона, а потом и пастора прихода. Всю свою жизнь, начиная с раннего детства, он рисовал портреты. Лица, особенно поразившие его либо красотой, либо уродством, он рисовал помногу раз. У него была феноменальная зрительная память, он мог во всех деталях передать на бумаге лицо любого, кто когда-нибудь хоть единожды позировал ему. Рисуя отдельные части лиц - носы, губы, уши, глаза, подбородки, профили, фасы, силуэты - и снабжая их словесными комментариями, Лафатер мало-помалу поверил в свою способность определять по лицу человека его ум, характер, нравственные качества и даже дальнейшую судьбу. У него была возможность проверять свои предположения на исповедях прихожан. Его альбомы содержат рисунки фрагментов лиц всей его паствы, портреты людей знакомых и незнакомых, выдающихся, великих и самых обыкновенных. Этот огромный материал он положил в основу своего нашумевшего труда «Физиогномические фрагменты», к созданию которого его подтолкнул случай. Однажды в доме приятеля Лафатер, стоя у окна, заметил проходившего по улице господина.Взгляни-ка, - обратился он к приятелю, - видишь, там идёт тщеславный и завистливый деспот, душе которого, однако, не чужды созерцательность и любовь к Всевышнему. Он бывает добрым и сострадательным, пока снова не увязнет в корысти и мелких дрязгах…
Далее Лафатер дал ещё несколько метких характеристик проходившего господина, так что приятель, наконец, назвал его фамилию - они были знакомы - и спросил, давно ли и Лафатер знает этого человека. Ответ был ошеломляющим: «Впервые вижу».Не может быть! - вскричал приятель. - Как же ты смог так точно определить его характер?
По повороту головы, - сказал Иоганн Каспар.
Лафатер анализировал лица выдающихся людей разных времён по их портретам, и некоторые его характеристики впечатляли, словно гениальные психологические догадки. Вот некоторые общие заключения: скупцов и сластолюбцев отличает выпяченная нижняя губа; честность и благородство придают привлекательность и гармонию даже некрасивому лицу. А вот характеристики конкретнее: у Фридриха Барбароссы глаза гения, складки же лица выражают досаду человека, не могущего вырваться из-под гнёта мелких обстоятельств; в лице Сократа есть задатки глупости, славолюбия, пьянства, даже зверства, и тем не менее, видно, что всё это побеждено усилиями воли; изумительный ум Спинозы ясно виден в широком пространстве лба между бровями и началом носа.
Но вот что странно: разработав теорию, сам Лафатер не следовал ей на практике. По-видимому, свои суждения о людях, в том числе и предсказания их будущего, он делал, больше подчиняясь интуиции, наитию. Иначе говоря, Лафатер был «в плодотворных отношениях» лишь со своим собственным подсознанием. Поэтому его физиогномику вскоре стали забывать и даже высмеяли как лженауку. В самом деле, она стала бы наукой, если любой учёный мог бы, как и её автор, определять характеры и предсказывать судьбы, основываясь на теоретических закономерностях. Но закономерностей-то не получалось, а были лишь случайные совпадения фактов.Тем не менее, поклонников у Лафатера оказалось немало, и они объявлялись повсюду. Например, многие писатели и поэты изучали физиогномику из профессиональных соображений: пользуясь приёмами Лафатера, они представляли читателю своих героев так, чтобы внешний облик соответствовал их внутреннему миру.
Ссылаясь на автора физиогномики, М. Ю. Лермонтов характеризует внешность своего любимого героя, Печорина, в романе «Княгиня Лиговская». Диккенсовский Урия Гипп обрисован автором вполне лафатеровскими приёмами: отталкивающая внешность, одежда и манеры говорили о том, что этот персонаж - ханжа и негодяй. Оноре де Бальзак в одной из частей «Человеческой комедии», основываясь на физиогномике Лафатера, даёт портретную характеристику своему герою, некоему Тонсару: «Он скрывал свой истинный характер под личиной глупости… Приплюснутый нос как бы подтверждал поговорку?бог шельму метит?» и т. д.
Итак, последователей Лафатера в писательской среде было множество. Ещё бы, «Физиогномические фрагменты» предоставляли богатейший и беспроигрышный материал для описания выдуманных героев. Им пользовались как поклонники великого физиогномиста, так и те, кто о нём и слыхом не слыхивал. Характеристики внешних примет людей в соответствии с теми или иными особенностями характеров распространялись в разных слоях общества, сделавшись как бы перлами «народной мудрости». И никому не приходило в голову ссылаться на первоисточник, то есть на того, кто подметил и сформулировал эти соответствия. Стало считаться истинным и шаблонным: тонкие губы - у злого человека, толстые - у доброго; чёрный глаз опасен, голубой - прекрасен; подбородок, выдающийся вперёд, - у волевых людей, скошенный - у слабовольных и т. д. и т. п.
Вошёл в историю следующий курьёз. Капитан парусника «Бигль» Р. Фицрой, подбиравший команду для своего корабля, верил в физиогномику Лафатера. Он не сомневался, что по форме носа сможет определить способности человека и, таким образом, выбрать из многих кандидатов на должность натуралиста в готовящемся кругосветном плавании наиболее достойного. Внимательно вглядываясь в лицо одного из кандидатов, капитан засомневался в том, что у человека с подобным носом хватит энергии и решимости выдержать трудности предстоящего путешествия. Но представленные молодым претендентом рекомендации перевесили сомнения: Фицрай взял в экспедицию Чарльза Дарвина и впоследствии признавался, что в данном случае физиогномика могла его подвести…
Долгие годы жизнь цюрихского пастора ничем не омрачалась. Но вот в 1796 году войска Французской республики оккупировали Швейцарию. И Иоганна Лафатера «чёрт дёрнул» выразить в печати и в устных выступлениях горячий и страстный протест. Новые власти немедленно выслали его из родного города. Правда, через несколько месяцев он вернулся, и немалую роль сыграло обаяние его личности. Когда-то он был дружен с Гёте. Великий поэт и учёный оставил привлекательный портрет своего друга: «Его кроткий и глубокий взгляд, его выразительный рот, простой швейцарский диалект, который слышался в его немецкой речи, и многое другое, давали всем, кто обращался к нему, самое приятное душевное успокоение»… И гибель этого человека в 1801 году стала результатом его наивно-идеалистического взгляда на мир. Надо же было ему пуститься в душеспасительные рассуждения с пьяными французскими мародёрами! Негодяи выстрелили в него. Рана оказалась смертельной. Перед смертью Лафатер простил убийц и даже успел сочинить для них стихотворение, нечто вроде отпущения грехов. Провидец многих судеб Лафатер, оказывается, не смог предугадать своей собственной…
Дополнительно:
Если отделить теорию физиономики Л. от всех этих лирических прикрас и наростов, то она сведется к следующим основоначалам. Человек есть существо животное, моральное и интеллектуальное - вожделеющее, чувствующее и мыслящее. Эта природа человека выражается во всей его фигуре; поэтому физиономика в широком смысле слова обнимает всю морфологию человеческого организма, соприкасаясь с хирогномией, подоскопией и т. п. Но так как наиболее выразительным «зеркалом души» является у человека голова, то физиономика может ограничиться изучением черепа и лица человека. Интеллектуальная жизнь человека выражается в строении и очертаниях черепа и лба: моральная и чувственная жизнь- в строении лицевых мускулов, в очертаниях носа и щек; животные качества человека символизируются складом рта и линиями подбородка. Центральный орган лица - глаза, с окружающими их нервами и мускулами. Лицо человека, таким образом, делится как бы на «этажи», соответственно трем основным элементам, составляющим всякую «душу». Соответственно этим этажам, и физиономика должна распасться на три отдела. Физиономию Л. определяет как известный, постоянно присущий данному субъекту склад лицевых черт и мускулов. Соответственно этому каждая из трёх основных частей физиономики должна распадаться на два полуотдела: «физиономический» в тесном смысле изучающий данное лицо в состоянии покоя, и «патогномический», изучающий лицо в состоянии волнения; патогномика есть физиономика в движении - то, что можно назвать «динамикой» лица, в противоположность лицевой «статике». Установив такую теорию, Л., однако, не следует ей на практике и не возвращается к ней в отдельных своих фрагментах, в которых анализирует лица своих современников и великих людей разных времен по их портретам, постоянно ссылаясь на «физиономический такт» или «наблюдательный дар» читателя и ничем не мотивируя тех или иных психологических выводов. В результате получается ряд интересных частностей, очень заманчивых и интересных для «большой публики», но не имеющих никакой научной достоверности.По Л., у Фридриха В. - глаза гения, складки же лица выражают досаду человека, не могущего вырваться из-под гнета мелких обстоятельств; скупцы и сластолюбцы отличаются одинаково - выпяченной нижней губой; в лице Сократа есть задатки глупости, сластолюбия, пьянства и зверства, но по лицу видно, что все эти задатки побеждены усилиями воли; у Брута верхнее глазное веко тонко и «разумно», нижнее округло и «мягко», соответственно двойственности его мужественного и вместе чувствительного характера; широкое расстояние между глазами и бровями у Декарта указывает на разум, не столько спокойно-познающий, сколько пытливо-стремящийся; в мягких локонах Рафаэля сквозит выражение простоты и нежности, составляющих сущность его индивидуальности; гений Гёте в особенности явствует из его носа, который, по Л., знаменует «продуктивность, вкус и любовь, словом - поэзию»; у Лойолы, бывшего сперва воином и ставшего затем основателем религиозного «ордена», воинственность видна в остром контуре лица и губ, а иезуитство проявляется в «вынюхивающем» носе и в лицемерно полуопущенных глазных веках; изумительный разум Спинозы ясно виден в широком пространстве лба между бровями и корнем носа, и т. д. Эти чисто-беллетристические замечания, перемешанные с соображениями о темпераментах, «национальных» физиономиях и даже о физиономиях зверей, завлекательно-интересны; некоторые из них производят впечатления гениальных психологических догадок; но научной ценности, при отсутствии научного метода наблюдения, они, конечно, иметь не могут. Гёте вполне верно определил физиономику Л., как «гениальную эмпирию», т. е. научный дилетантизм.
Прославленный автор более пятидесяти опер, заслуживший при жизни памятник у театра Комической оперы в Париже, Андре Эрнест Модест Гретри (1741—1813) рассказал в своих « Мемуарах» об удивительном и самом горестном случае из своей жизни.
У него были три дочери-погодки: старшей — 16, средней — 15, младшей — 14 лет. Однажды зимним вечером вместе со своей матерью они отправились на бал, в дом, хорошо им знакомый. Его хозяйкой была приятельница их семьи. Гретри приехал туда с опозданием, после репетиции его оперы «Рауль Синяя борода». Эту оперу ставил театр «Комеди Итальенн».
Когда он вошел в зал, танцы Оыли в разгаре. Его дочери привлекали всеобщее внимание; все восхищались их красотой и скромным поведением, а жена композитора наслаждалась их успехом больше, чем они сами. Все стулья рядом с ней оказались заняты, и Гретри подошел к камину, где стоял какой-то важный с виду господин. Гретри увидел, что и он не спускает глаз с его дочерей. Но смотрел он на девушек, наморщив лоб, в глубоком и мрачном молчании. Вдруг он обратился к композитору:
— Милостивый государь, не знаете ли вы этих трех девиц?
Почему-то Гретри не сказал, что они — его дочери, а ответил сухо:
— Мне кажется, это — три сестры.
— И я думаю так же. Почти два часа они танцуют без отдыха, я смотрел на них все это время. Вы видите, что все от них в восхищении. Нельзя быть прекраснее, милее и скромнее.
Отцовское сердце забилось сильнее, Гретри едва удержался от признания, что девушки — его дети. Незнакомец продолжал, голос его стал торжественным, с пророческими интонациями:
— Слушайте меня внимательно. Через три года ни одной из них не останется в живых!
Слова незнакомца произвели на Гретри ошеломляющее впечатление. Мрачный господин сразу же ушел. Гретри хотел было последовать за ним, но не смог сдвинуться с места: ноги не слушались его. Придя в себя, он начал расспрашивать окружающих о странном человеке, но никто не сумел назвать его имени. Одно лишь выяснилось: он выдавал себя за физиогномиста, ученика знаменитого Лафатера.
«Странное сие предсказание оправдалось, — писал Гретри, — в течение трех лет лишился я всех дочерей моих...»
Имя Иоганна Каспара Лафатера (1741 — 1801) сейчас забыто, так же как созданная им физиогномика. Не вспоминают и талантливейшего из его учеников — венского врача и анатома Франца Галля, дополнившего физиогномику френологией, теорией, согласно которой можно определить характер и судьбу человека по строению его черепа.
Галль жил в Париже с 1807 года. Возможно, что именно он и был тем предсказателем, имя которого безуспешно пытался узнать Гретри. Слава Галля едва не затмила славу его учителя Лафатера, так как френология вскоре стала более популярной, чем физиогномика.
Суть же физиогномики Лафатера сводилась к следующему. Человек — существо животное, моральное и интеллектуальное, то есть — вожделеющее, чувствующее и мыслящее. Эта природа человека выражается во всем его облике, поэтому, в широком смысле слова, физиогномика исследует всю морфологию человеческого организма. Так как наиболее выразительным зеркалом души человека является голова, то физиогномика может ограничиться изучением лица. Интеллектуальная жизнь выражена в строении черепа и лба, моральная — в строении лицевых мышц, в очертании носа и щек, животные черты отражают линии рта и подбородка. Центр лица, его главная деталь — глаза, с окружающими их нервами и мышцами. Таким образом, лицо делится как бы на этажи, соответственно трем основным элементам, составляющим главную сущность каждого. Физиогномика изучает лицо в покое. В движении и волнении его изучает патогномика.
Разработав такую теорию, сам Лафатер не следовал ей на практике. С детства он любил рисовать портреты, был исключительно впечатлительным, и лица, поразившие его красотой или уродством, перерисовывал по многу раз. Зрительная память у него была великолепна. Он заметил, что честность и благородство придают гармонию даже некрасивому лицу.
Лафатер родился в Цюрихе, изучал там богословие и с 1768 года до самой смерти занимал должность сначала приходского дьякона, а потом пастора в своем родном городе. Он продолжал рисовать уши, носы, подбородки, губы, глаза, профили, анфасы, силуэты — и все это с комментариями. Постепенно Лафатер поверил в свою способность определять по внешности ум, характер и присутствие (или отсутствие) божественного начала в человеке. Он имел возможность проверять верность своих характеристик на исповедях. В его альбомах были рисунки фрагментов лиц всей его паствы, портреты людей знакомых и незнакомых, выдающихся, великих и обыкновенных. Он анализировал в «Физиогномике» лица великих людей разных времен по их портретам, некоторые характеристики производили впечатление гениальных догадок в области психологии.
По Лафатеру, у Фридриха Барбароссы глаза гения, складки лица выражают досаду человека, не могущего вырваться из-под гнета мелких обстоятельств.
Для скупцов и сластолюбцев характерна выпяченная нижняя губа.
У Брута верхнее глазное веко тонко и «разумно», нижнее округло и мягко, что соответствует двойственности его характера — мужественного и вместе с тем чувствительного.
Широкое расстояние между бровями и глазами у Декарта указывает на разум не столько спокойно-познающий, сколько пытливо стремящийся к этому.
В мягких локонах Рафаэля проглядывает выражение простоты и нежности, составляющих сущность его индивидуальности.
У Игнатия Лойолы, бывшего сперва воином, затем — основателем ордена иезуитов, воинственность видна в остром контуре лица и губ, а иезуитство проявляется в «вынюхивающем носе» и в лицемерно полуопущенных веках.
Изумительный ум Спинозы ясно виден в широком пространстве лба между бровями и корнем носа.
Эти замечания, вкупе с соображениями относительно темпераментов, «национальных» физиономий увлекательны и интересны, но научной ценности при отсутствии научных методов наблюдений не имеют.
Изложение основ физиогномики все время прерывается у Лафатера разными лирическими отступлениями: то он поучает читателя, то бранит врагов физиогномики, то цитирует физиогномические наблюдения Цицерона, Монтеня, Лейбница, Бэкона и других философов.
Кроме них, у него еще были предшественники: древние греки — Аристотель и Зопир, определивший сущность Сократа и уверенный, что большие уши — признак тонкого ума; Плиний Старший, уверявший, что это совсем не так, но обладающий большими ушами доживет до глубокой старости.
В своей «Физиогномике» Лафатер временами предается отчаянию при мысли о непознаваемости человеческой природы, иллюстрируя эту мысль изображением кающегося царя Давида, ослепленного небесным светом. И действительно, проникновение в сущность человеческого характера у такого гения, как Шекспир, не требует описаний внешности. В его пьесах очень редко говорится о чертах лица, однако, читая их, представляешь и Гамлета, и Шейлока, и Отелло, и Яго...
С улыбкой читаешь у Лафатера о Гёте: «Гений Гёте в особенности явствует из его носа, который знаменует продуктивность, вкус и любовь, словом, поэзию». Кстати, о Гёте. Еще до того, как стать дьяконом в Цюрихе, юный Лафатер совершил путешествие по Германии и имел счастье познакомиться и подружиться с Гёте. В то время он уже собирал материал для своей «Физиогномики» (книга была опубликована в 1772— 1778 годах сначала в Германии, затем — во Франции, со множеством рисунков лучших граверов того времени).
В рассуждениях на тему «поэзия и правда» Гёте оставил привлекательный портрет своего друга: «Его кроткий и глубокий взгляд, его выразительный рот, простой швейцарский диалект, который слышался в его немецкой речи, и многое другое, выделявшее его среди других, давали всем, кто обращался к нему, — самое приятное душевное успокоение».
Гёте увлекся его теорией и сам начал изучать (довольно поверхностно) черепа людей и животных. Не дождавшись научных объяснений физиогномики, он стал говорить о Лафатере как об очень добром человеке, но подверженном огромным заблуждениям. «Вполне строгая истина не вдохновляла его, он обманывал себя и других. Поэтому-то между мною и им дело дошло до полного разрыва. Последний раз я видел его в Цюрихе, причем он меня не заметил. Переодетый, я шел по аллее и, увидев, что он идет мне навстречу, свернул в сторону, так что он прошел, не узнав меня. Своей походкой он напоминал журавля».
Лафатер верил в Калиостро и его чудеса. И когда его надувательства были разоблачены, Лафатер стал утверждать, что это был другой Калиостро, а истинный — святой человек.
Гибкий и длинный, с торчащим носом и выпуклыми глазами, всегда экзальтированный, Лафатер походил на взволнованного журавля. Таким он запомнился тем, кто его знал.
В 1781 —1782 годы будущий император России Павел I и его жена Мария Федоровна — граф и графиня Северные (под таким псевдонимом по настоянию Екатерины Великой они путешествовали по Европе) побывали во многих странах. Одной из последних они посетили Швейцарию, и в Цюрихе Павел встретился с Лафатером. Павел попросил во всей полноте изложить его идеи и слушал его с большим интересом. Стремившийся в тот период своей жизни ко всему мистическому, он с наивным волнением замечал, что доктрины цюрихского философа дали очень много его душе.
В начале августа 1780 года Николай Михайлович Карамзин приехал в Цюрих (тогда в России говорили «Цирих») для встречи с Лафатером, с которым переписывался и «Физиогномику» которого изучал. Вот несколько фрагментов из его «Писем русского путешественника»:
«В карете дорогою. Уже я наслаждаюсь Швейцарией, милые друзья мои! Всякое дуновение ветерка проницает, кажется, в сердце мое и развивает в нем чувство радости. Какие места! Какие места!..
Мы приехали в Цирих в десять часов утра... После обеда пойду — нужно ли сказывать, к кому?
В 9 часов вечера. Вошедши в сени, я позвонил в колокольчик, и через минуту показался сухой, высокий, бледный человек, в котором мне не трудно было узнать — Лафатера. Он ввел меня в свой кабинет. Услышав, что я тот москвитянин, который выманил у него несколько писем, Лафатер поцеловался со мною — поздравил меня с приездом в Цирих, — сделал мне два или три вопроса о моем путешествии и сказал: "Приходите ко мне в шесть часов; теперь я еще не кончил своего дела. Или останьтесь в моем кабинете, где можете читать и рассматривать, что вам угодно. Будьте здесь как дома". — Тут он показал мне в своем шкафе несколько фолиантов с надписью: "Физиогномический кабинет" и ушел. Я постоял, подумал, сел и начал разбирать физиогномические рисунки. Между тем признаюсь вам, друзья мои, что сделанный мне прием оставил во мне не совсем приятные впечатления...
Лафатер раза три приходил опять в кабинет, запрещал мне вставать со стула, брал книгу или бумагу и опять уходил назад. Наконец вошел он с веселым видом, взял меня за руку и повел — в собрание цирихских ученых... Небольшой человек с проницательным взором, — у которого Лафатер пожал руку сильнее, нежели у других, — обратил на себя мое внимание. При первом взгляде показалось мне, что он очень похож на СИ. И.Г. и хотя, рассматривая лицо его по частям, увидел я, что глаза у него другие, лоб другой и все, все другое, однако ж первое впечатление осталось, и мне никак не можно было разуверить себя в сем сходстве. Наконец я положил, что хотя и нет между ними сходства в наружней форме частей лица, однако ж оно должно быть во внутренней структуре мускулов! Вы знаете, друзья мои, что я еще и в Москве любил заниматься рассматриванием лиц человеческих, искать сходства там, где другие его не находили, и проч. и проч., а теперь, будучи обвеян воздухом того города, который можно назвать колыбелью новой физиогномики, метоскопии, хиромантии, подоскопии, — теперь и вы бойтесь мне на глаза показаться!..
Вы, конечно, не потребуете от меня, чтобы я в самый первый день личного моего знакомства с Лафатером описал вам душу и сердце его. На сей раз могу сказать единственно то, что он имеет весьма почтенную наружность: прямой и стройный стан, гордую осанку, продолговатое и бледное лицо, острые глаза и важную мину. Все его движения живы и скоры; всякое слово говорит он с жаром. В тоне его есть нечто учительское и повелительное, происшедшее, конечно, от навыка говорить проповеди, но смягчаемое видом непритворной искренности и чистосердечия. Я не мог свободно говорить с ним, первое, потому, что он, казалось, взором своим заставлял меня говорить как можно скорее, а второе, — потому, что я беспрестанно боялся не понять его, не привыкнув к цирихскому выговору.
11 августа. В 10 часов вечера. Пришедши в одиннадцать часов к Лафатеру, нашел я у него в кабинете жену владетельного графа Штол-берга, которая читала про себя какой-то манускрипт, между тем как хозяин (NB: в пестром своем шлафроке) писал письма. Через полчаса комната его наполнилась гостями. Всякий чужестранец, приезжающий в Цирих, считает за должность быть у Лафатера. Сии посещения могли бы иному наскучить, но Лафатер сказал мне, что он любит видеть новых людей и что от всякого приезжего можно чему-нибудь научиться. Он повел нас к своей жене, где пробыли мы с час, — поговорили о французской революции и разошлись. После обеда я опять пришел к нему и нашел его опять занятого делом. К тому же всякую четверть часа кто-нибудь входил к нему в кабинет или требовать совета, или просить милостыни. Всякому отвечал он без сердца и давал, что мог...»Импульсом для создания «Физиогномики» явился для Лафатера случай. Однажды в доме приятеля молодой Лафатер, стоя у окна, увидел проходившего по улице господина.
— Взгляни, — обратился он к приятелю, — там идет тщеславный и завистливый деспот, душе которого, однако, не чужды созерцательность и любовь к Всевышнему. Он скрытен, мелочен, беспокоен, но временами его охватывает жажда величественного, побуждающая его к раскаянию и молитвам. В эти мгновения он бывает добрым и сострадательным, пока снова не увязнет в корысти и мелких дрязгах. Он подозрителен, фальшив и искренен одновременно, в его речах всегда смешаны ложь и правда, и трудно понять, где одна, где другая. Он все время думает о том, какое впечатление производит на окружающих.
— Да это же... — и приятель назвал фамилию господина. — Ты давно знаком с ним?
— Впервые вижу.
— Не может быть! Как же ты мог так точно определить его характер?
— По повороту головы.
Лафатер был отмечен перстом Всевышнего, у него был особый талант, интуиция, а быть может, — «мистический нюх». Опыт, знания, умение анализировать — все это важно, но лишь в том случае, если есть этот дар Божий. Он не мог объяснить, как это у него получается. Иногда все решала мельчайшая деталь, какой-нибудь едва заметный признак.
Он носил в себе живую идею о Христе и не понимал, как можно жить и дышать, не будучи христианином. Во всяком событии физического или морального плана он видел личное проявление Бога, физиогномист и в то же время богослов, он старался найти на человеческих лицах отражение божественного. Когда-нибудь человек сделается физически и духовно совершенным отображением Бога — Лафатер в это верил.
Постепенно физиогномика сделалась главной целью его жизни, хотя он продолжал писать и проповедовать. Популярность его росла, и посещение им ряда городов Европы превратилось в триумфальное шествие. Он не только определял сущность людей, но и предсказывал им судьбу.
К нему начали приезжать, присылать портреты жен, невест, любовников (фотографию тогда еще не изобрели), приводить детей. Иногда происходили курьезы. Однажды он принял приговоренного к смерти преступника за известного государственного деятеля, но все-таки в большинстве случаев он оказывался прав. О нем рассказывали чудеса.
Как-то в Цюрих приехал молодой красавец аббат. Лафатеру не понравилось его лицо. Прошло немного времени, и аббат совершил убийство.
Некий граф привез к Лафатеру свою молодую жену. Ему хотелось услышать от знаменитого физиогномиста, что он не ошибся в выборе. Она была красавицей, и граф надеялся, что душа ее так же прекрасна. Лафатер усомнился в этом и, чтобы не огорчать мужа, попытался избежать прямого ответа. Граф настаивал. Пришлось сказать, что в действительности Лафатер думал о его жене. Граф обиделся и не поверил. Через два года жена бросила его и окончила свои дни в публичном доме.
Одна дама привезла из Парижа дочь. Взглянув на ребенка, Лафатер отказался говорить. Дама умоляла. Тогда он написал что-то на листе бумаги, вложил в конверт, запечатал и взял с дамы слово распечатать его не ранее чем через полгода. За это время девочка умерла. Мать вскрыла конверт и прочитала: «Скорблю вместе с вами».
Лафатер составил и свой собственный психологический портрет: «Он чувствителен и раним до крайности, но природная гибкость делает его человеком всегда довольным... Посмотрите на эти глаза: его душа подвижно-контрастна, вы получите от него все или ничего. То, что он должен воспринять, он воспримет сразу или никогда... Тонкая линия носа, особенно смелый угол, образуемый с верхней губой, свидетельствует о поэтическом складе души; крупные закрытые ноздри говорят об умеренности желаний. Его эксцентричное воображение содержит две силы: здравый рассудок и честное сердце. Ясная форма открытого лба выказывает доброту. Главный его недостаток — доверчивость, он доброжелателен до неосторожности. Если его обманут двадцать человек подряд, он не перестанет доверять двадцать первому, но тот, кто однажды возбудит его подозрение, от него ничего уже на добьется...»
Он был убежден, что характеристика беспристрастна.
Поклонники боготворили Лафатера, считали его провидцем. Великие писатели и поэты изучали физиогномику для того, чтобы описания героев их произведений точнее соответствовали их внутреннему миру. Со ссылкой на Лафатера Михаил Юрьевич Лермонтов характеризует внешность Печорина в «Княгине Лиговской». Соответствия портретных характеристик с физиогномикой есть во многих произведениях Лермонтова. В феврале 1841 года Лермонтов в письме к А.И. Бибикову сообщил, что покупает книгу Лафатера.
Замечателен портрет ханжи и негодяя Урии Типа у Диккенса, вызывающий отвращение у читателя при первом же знакомстве: «Низенькие двери под аркой отворились, и то же самое лицо появилось в них снова. Несмотря на замечавшийся в нем красноватый оттенок, свойственный коже большинства рыжеволосых людей, оно показалось мне так же похожим налицо мертвеца, как и в то мгновение, когда выглядывало перед тем из окна. Владелец его был действительно рыжий юноша всего только пятнадцати лет, как я узнал впоследствии. Тогда же он показался мне значительно старше. Рыжие его волосы были до чрезвычайности коротко обстрижены под гребенку. Бровей у него почти вовсе не было, ресницы же окончательно отсутствовали. Это придавало его красно-карим глазам совершенно особенное выражение. Они были до такой степени лишены надлежащей тени и покрова, что я не мог представить себе, каким образом устраивался обладатель их для того, чтобы спать. Это был плечистый и костлявый юноша в черном сюртуке и таковых же брюках и белом галстуке. Костюм казался мне приличным, а сюртук был застегнут на все пуговицы. Особенно бросалась мне в глаза длинная худощавая рука юноши, напоминавшая руку скелета...»
Далее Диккенс описывает, как этот юноша любил беспрестанно потирать руки и временами насухо вытирать их носовым платком. Когда же он пальцем проводил по листу бумаги, «казалось, что остается на ней мокрый и скользкий след, как от улитки...»
Оноре де Бальзак в «Человеческой комедии», в части, которая называется «Крестьяне», основываясь на физиогномике Лафатера, дает такую портретную характеристику одному из героев — Тонсару: «Он скрывал свой истинный характер под личиной глупости, сквозь которую иногда поблескивал здравый смысл, походивший на ум, тем более что от тестя он перенял "подковыристуюречь". Приплюснутый нос, как бы подтверждающий поговорку "Богшельму метит", наградил Тонсара гнусавостью, такой же, как у всех, кого обезобразила болезнь, сузив носовую полость, отчего воздух проходит в нее с трудом. Верхние зубы торчали вкривь и вкось, и этот, по мнению Лафатера, грозный недостаток был тем заметнее, что они сверкали белизной, как зубы собаки. Не будь у Тонсара мнимого благодушия бездельника и беспечности деревенского бражника, он навел бы страх даже на самых непроницательных людей».
Последователей Лафатера в писательской среде было очень много. «Физиогномика» предоставляла богатейший материал для создания образов выдуманных героев. Им пользовались и поклонники великого физиогномиста, и те, кто о нем не слышал. Рассказы о приметах внешних черт, соответствующих той или иной особенности характера, распространялись среди представителей разных слоев общества и уже не требовали ссылок на первоисточник. Тонкие губы — у злого человека, толстые — у доброго. Черный глаз опасен, голубой — прекрасен. Подбородок, выдающийся вперед, — у волевых людей, скошенный — у слабовольных и т.д. и т.п.
Особенно впечатляющей оказалась легенда о «петлистых ушах». Ее приводит Иван Бунин в рассказе с таким же названием: «У выродков, у гениев, бродяг и убийц уши петлистые, то есть похожие на петлю, — вот на ту самую, которой давят их».
И все было бы прекрасно, если бы каждый мог, как Лафатер, определять характер и предсказывать судьбу, основываясь на его теории. Но гак как этого не происходило — не получалось закономерностей, а были л ишь случайные совпадения, — физиогномику начали забывать и, мало того, высмеяли как лженауку.
Одним из вошедших в историю курьезов оказалась попытка определить характер Чарлза Дарвина последователем и почитателем Лафатера, капитаном парусного корабля «Бигль» Фицроем, который верил в физиогномику как в систему, не подлежащую критике. Он был убежден, что сможет определить способности каждого из приходивших к нему кандидатов на должность натуралиста в кругосветном плавании по форме носа. Внимательно вглядываясь в лицо Дарвина, он почувствовал некоторое сомнение в том, что у человека с подобным носом хватит энергии и решимости вынести предстоящее путешествие. К счастью, Фицрой сумел преодолеть свои сомнения и позднее вынужден был признать, что ошибся.
Жизнь цюрихского пастора не была бы ничем омрачена, если бы он не выразил вслух протест против оккупации Швейцарии французами в 1796 году. За это его выслали из Цюриха, но через несколько месяцев он вернулся. Возобновились его проповеди и рассуждения на моральные темы, ничего не прибавлявшие ни к его славе физиогномиста ни к славе литератора. Он написал несколько произведений на библейские темы и сборников религиозной лирики, но как поэт он не создал ничего замечательного. Все, что он писал или говорил, характеризовало его как личность обаятельную и добросердечную. Слова «вера» и «любовь» были для него тождественны. Он постоянно искал компромисс, между взглядами Церкви и общества. Он пытался даже примирить животный магнетизм Месмера с наукой и религией одновременно.
Его гибель в 1801 году была результатом наивно-идеалистического взгляда на вещи. Он вздумал пуститься в душеспасительные рассуждения с пьяными французскими мародерами. Один из них выстрелил в него. От этой раны Лафатер и умер. Перед смертью он простил убийцу и даже посвятил ему стихотворение. Знал ли Лафатер, провидец судеб стольких людей, какая судьба ожидает его самого? На это у него нет никаких указаний. «Если бы располагали точными изображениями людей, кончивших жизнь на эшафоте (такая живая статистика была бы крайне полезна для общества), — писал Бальзак, — то наука, созданная Лафа-тером и Галлем, безошибочно доказала бы, что форма головы у этих людей, даже невинных, отмечена некоторыми странными особенностями. Да, рок клеймит своей печатью лица тех, кому суждено умереть насильственной смертью».
Иоганн Каспар Лафатер (нем. Johann Caspar Lavater; 15 ноября 1741, Цюрих — 2 января 1801, там же) — швейцарский писатель, богослов и поэт, писал на немецком языке. В Цюрихе изучал богословие, путешествовал по Германии.
По возвращении издал сборник стихотворений «Schweizerlieder» (1764), за которым последовал сборник богословского содержания «Aussichten in die Ewigkeit». С 1768 г. до самой смерти Лафатер занимал должность сначала приходского диакона, а потом пастора в своём родном городе. В 1796 г. за протест против оккупации Швейцарии французами он был выслан из Цюриха, но через несколько месяцев вернулся.
Каковы "да" и "нет" человека, таков и характер его. Скорое "да" или "нет" отличает живой, твердый, решительный характер, медленное же - осмотрительный и боязливый.
Лафатер Иоганн Каспар
С 1769 г. он стал собирать материалы для «Физиономики», которая вышла в 1772-78 гг., в Лейпциге и Винтертуре, с массой рисунков лучших по тому времени граверов («Physiognomische Fragmente zur Beforderung der Menschenkenntniss und Menschenliebe»). В 1775-78 гг. вышло французское издание, в Гааге, ещё более удачное в отношении рисунков.
Физиогномика стала главной целью жизни Лафатера, хотя он продолжал заниматься богословскими трудами и проповедями; популярность его, как убежденного и просвещенного пастора, была так велика, что путешествии Лафатера по Европе были рядом триумфов. Обаяние личности Лафатера не могло быть поколеблено остроумными нападками Лихтенберга («Fragment von Schwarzen»), Музеуса («Physiognomische Reisen») и др. на «Физиономику».
Лафатер написал ещё несколько библейских эпопей и сборников религиозной лирики («Jesus Messias», «Joseph von Arimathia», «Psalmen Davids», «200 christliche Lieder») и два раза издавал свои сочинения, в 1774-81 гг. («Vermischte Schriften») и в 1784-85 гг. («Sammtliche kleinere prosaische Schriften»).
На философские взгляды Лафатера повлияли, по мнению некоторых исследователей, одновременно пиетизм и либерализм. В своих проповедях он отождествляет «веру» и «любовь». Установление компромисса между взглядами церкви и взглядами общества было постоянной целью Лафатера; он даже старался примирить животный магнетизм Месмера со спиритуализмом религии и позитивизмом науки.
Лафатер трагически погиб, пытаясь увещевать пьяных французских мародёров; один из них выстрелил в Лафатера, который от этой раны и умер. Перед смертью он простил убийцу, запретил его разыскивать и даже посвятил ему стихотворение: «An den Grenadier N., der mich schoss».
Об уважении, окружавшем Лафатера в глазах современников, ярко свидетельствует, между прочим, тон, каким Карамзин, в «Письмах русского путешественника» 1789), повествует о встрече с Лафатером — Изложение деловой стороны предмета поминутно прерывается у Лафатера разными лирическими отступлениями: он то поучает читателей, то бранит врагов физиономики, то цитирует физиономические наблюдении Иисуса сына Сирахова, Цицерона, Монтеня, Бэкона, Лейбница и т. д., то внезапно предается отчаянию при мысли о непознаваемости существа вещей, причём иллюстрирует свою мысль изображением кающегося царя Давида, ослепленного небесным светом.
