В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.
В конце пути, в далекой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мертвыми прощаются живые.
До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учетный.
Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.
И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.
Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.
И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.
Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями.
И с теми, что в последний день войны
Еще в строю стояли вместе с нами;
И с теми, что ее великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Еще у Волги обтекали глиной;
И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В ее предместьях на передовой
Зимою сорок первого;
и с теми,
Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою.
Со всеми - пусть не равен их удел, -
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел -
Такой был срок ему отпущен малый.
Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамен, склоненных, как велит приказ, -
Со всеми, до единого со всеми.
Простились мы.
И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Березы, вербы, клены и дубы
В который раз листву свою сменили.
Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.
И не за тем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не за тем, нет, не за тем одним,
Что ветры войн шумят не утихая.
И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были, -
Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?
И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека!
Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.
К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.
Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы - мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.
В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.
Я ваш, друзья, - и я у вас в долгу,
Как у живых, - я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,
Скажу слова, что нету веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Еще не зная отклика живых, -
Я ваш укор услышу бессловесный.
Суда живых - не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.
On the day when the war ended
And all trunks were fired in salute account ,
In that hour at the ceremony was one
Special for our souls minute .
At the end of the road , in the far side ,
The thunder of gunfire the first time we said goodbye
With all that died in the war ,
How to say goodbye to the dead alive.
Until then, in the depths of the soul
We are not saying so irrevocably.
We were with them , as it were on a par
And we only shared a roster sheet .
We walked with them the way of war
In the united brotherhood of the military before the deadline ,
Severe glory of their illumined ,
Their fate is always nearby.
Only here , in this particular moment ,
Full of grandeur and sadness,
We were separated from them forever:
Us these shots of them were separated .
Inspired us roaring steel trunks ,
That we are no longer enrolled in losses.
And kroyas haze , he goes off into the distance ,
Filled comrades ashore.
And , sensing it through the thickness of days and years ,
As we carry these volleys wave
They do not dare to wave his hand go,
Do not dare to utter a word . Speechless .
That"s right, the fate of his confused
We said goodbye to holiday with friends.
And to those on the last day of the war
Still standing in the ranks with us ;
And to those of her great journey
Pass could barely half;
And those whose graves somewhere
More streamlined the Volga clay ;
And to those under samoyu Moscow
In deep snow occupied bed
In its outskirts at the forefront
In the winter of forty-one ;
and those
What was dying, could not even
Rely on the sanctity of their rest
The latter, under the mound of earth,
Pour nechuzhdoyu hand.
All - even if not equal to their fate , -
Who before his death was released to general ,
And who has not had time to get out the sergeants -
This was the period he released small .
With all departed from us,
Involved in one of the great canopy
Banners , bowed as orders order -
All , to a man with all .
Just us.
And smolknul hum firing ,
And as time went on . And from that time on them
Birch, willow , maples and oaks
Once again leaves his shift.
But again and again appears foliage ,
And our children and grandchildren grow up ,
A thunder of gunfire in any celebration
Remind us of the great separation.
And not for the fact that the bargain store,
That memory is assumed such
And not in order , there is not in fact a single ,
The winds of war are not noise subsided .
And we are given lessons of courage
In the immortality of those that have become a handful of dust.
No, even if the victim of the war
The last in this world were -
Could b if we left them in the distance,
Live without them in their individual happiness ,
Their eyes did not see them land
And hearing they do not hear the kind of world ?
And , life is passing by fallen trail
In the end the death threshold,
In themselves do not guess yourself
Their approval or reproach !
Well, we have grass ? Well, they are and grass ?
No . Not flee us mutual communication .
Not dead power, and power of kinship,
That even death was incompetent .
To you who fell in that battle the world
For our happiness on earth is harsh,
To you , along with the living, his voice
I pay for each song a new one.
You do not hear them and do not read .
Line for line , they are dumb.
But you - my , you were with us here
You heard me and knew the name .
In mute region, in a remote land rest ,
Where there is no coming from intelligence
You"re part of me with him claimed
With a small piece of the army a newspaper .
I"m your friends - and I owe you one ,
As in living - I just owe you .
And if I , in weakness, lie to ,
Enter into the one track that I ordered ,
I will say a word that does not have faith in them,
Then , failing to give them all over the place
Not knowing the response of living -
I hear your dumb reproach .
Court of living - not less than the fallen court.
And let the soul to the end of my days
Lives , rumbling solemn salute
Victory and a great farewell .
«В тот день, когда окончилась война…» Александр Твардовский
В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.В конце пути, в далекой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мертвыми прощаются живые.До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учетный.Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями.
И с теми, что в последний день войны
Еще в строю стояли вместе с нами;И с теми, что ее великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Еще у Волги обтекали глиной;И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В ее предместьях на передовой
Зимою сорок первого;
и с теми,Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою.Со всеми — пусть не равен их удел,-
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел —
Такой был срок ему отпущен малый.Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамен, склоненных, как велит приказ,-
Со всеми, до единого со всеми.Простились мы.
И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Березы, вербы, клены и дубы
В который раз листву свою сменили.Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.И не за тем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не за тем, нет, не за тем одним,
Что ветры войн шумят не утихая.И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были,-Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека!Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы — мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.Я ваш, друзья,- и я у вас в долгу,
Как у живых,- я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,Скажу слова, что нету веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Еще не зная отклика живых,-
Я ваш укор услышу бессловесный.Суда живых — не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.
Анализ стихотворения Твардовского «В тот день, когда окончилась война…»
На момент начала Великой Отечественной войны Твардовскому было чуть больше тридцати лет. Писатель решил не отсиживаться в тылу, он отправился работать корреспондентом во фронтовые газеты, где публиковал лирику и очерки. Особенно большой популярностью среди советских бойцов пользовалась поэма «Василий Теркин», отличавшаяся простым легким слогом, правдивыми сюжетами, по-настоящему народным главным героем. Александр Трифонович сочинял ее с 1941 по 1945 год. Множество стихотворений Твардовский посвятил ужасам войны, царящей на ней жестокости, — «Я убит подо Ржевом», «Две строчки», сборник «Загорье». Писать о борьбе с немецко-фашистскими захватчиками поэт не перестал и по ее окончании. Одной из ключевых тем его творчества стала жизнь простого народа, налаживающего быт после пережитого кошмара.
«В тот день, когда окончилась война…» — стихотворение, датированное 1948 годом. Главный мотив произведения — мотив памяти. Лирический герой рассказывает об особом моменте, пережитом им после завершения Великой Отечественной войны. На торжестве, посвященном победе, раздавались радостные оружейные залпы, гремел салют. Но замерли на минуту души вернувшихся с поле боя солдат — они вспомнили о тех, кто остался лежать в земле. Твардовский очень точно подмечает важную деталь — живые попрощались с мертвыми впервые. До победы никто не мог со стопроцентной уверенностью сказать, что доберется до дома. Риск каждую минуту быть убитым фактически приравнивал тех, кто еще жив, к тем, кто навсегда покинул землю. Полное осознание потерь к солдатам, вернувшимся в родные пенаты, пришло только вместе с праздничными победными залпами.
Война внесла изменения в отношение Твардовского к собственному творчеству. Он в разы повысил требования к себе. Каждое произведение поэт представлял на незримый суд погибших бойцов. Александр Трифонович чувствовал огромную ответственность перед теми, кому не посчастливилось испытать радость победы. При этом себя писатель не считал причастным к великому подвигу советского народа. По-видимому, Твардовский полагал, что победу ковали непосредственные участники боев, а не он, простой военный корреспондент. Конечно, в данном случае поэт был излишне строг к себе. Его «Василий Теркин» и стихотворения сыграли немалую роль в победе в Великой Отечественной войне, ведь они вдохновляли бойцов, помогали им не падать духом, справляться с трудностями.
Систематизация и связи
В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.
В конце пути, в далекой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мертвыми прощаются живые.
До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учетный.
Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.
И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.
Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.
И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.
Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями.
И с теми, что в последний день войны
Еще в строю стояли вместе с нами;
И с теми, что ее великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Еще у Волги обтекали глиной;
И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В ее предместьях на передовой
Зимою сорок первого;
и с теми,
Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою.
Со всеми - пусть не равен их удел,-
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел -
Такой был срок ему отпущен малый.
Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамен, склоненных, как велит приказ,-
Со всеми, до единого со всеми.
Простились мы.
И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Березы, вербы, клены и дубы
В который раз листву свою сменили.
Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.
И не за тем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не за тем, нет, не за тем одним,
Что ветры войн шумят не утихая.
И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были,-
Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?
И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека!
Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.
К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.
Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы - мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.
В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.
Я ваш, друзья,- и я у вас в долгу,
Как у живых,- я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,
Скажу слова, что нету веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Еще не зная отклика живых,-
Я ваш укор услышу бессловесный.
Суда живых - не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.
1948
А.Твардовский.
Комментарии
Алексей Беляков
На родине тошно, за границей - муторно: чего хотят русские люди
Не без оглядки на текущее положение дел в стране и мире Алексей Беляков взялся ответить на извечный вопрос: что же значит быть русским?
Недавно был в Берлине. Вечером зашел в бар, не в «Элефант», как Штирлиц, но чем-то похожий. Сижу пью кофе. А у стойки три молодых и очень пьяных немца. Один все время что-то громко вскрикивал и порядком мне надоел. Я допил кофе, поднялся. Когда проходил мимо стойки, молодой горлопан чуть задержал меня, похлопал по плечу, как бы приглашая участвовать в их веселье. Я усмехнулся и покачал головой. Парень спросил: «Дойч?» («Немец?»). Я ответил: «Найн. Русиш». Парень вдруг притих и чуть ли не вжал голову в плечи. Я удалился. Не скрою, с торжествующей улыбкой: был доволен произведенным эффектом. Русиш, ага.
А русский я до самых недр. Образцовый русский. Поскреби меня - найдешь татарина, это с папиной стороны, с маминой есть украинцы - куда без них? - и где-то притаилась загадочная литовская прабабушка. Короче, правильная русская ДНК. Густая и наваристая как борщ.
И весь мой набор хромосом, а в придачу к нему набор луговых вятских трав, соленых рыжиков, березовых веников, маминых колыбельных, трех томов Чехова в зеленой обложке, чукотской красной икры, матерка тети Зины из деревни Брыкино, мятых писем отца, декабрьских звезд из снежного детства, комедий Гайдая, простыней на веревках в люблинском дворе, визгов Хрюши, грустных скрипок Чайковского, голосов из кухонного радио, запаха карболки в поезде «Москва-Липецк», прозрачных настоек Ивана Петровича - весь этот набор сотворил из меня человека такой широты да такой глубины, что заглянуть страшно, как в монастырский колодец.
БЫТЬ РУССКИМ - ЭТО БЫТЬ РАСТЕРЗАННЫМ. РАСХРИСТАННЫМ. РАСПАХНУТЫМ. ОДНА НОГА В КАРЕЛИИ, ДРУГАЯ НА КАМЧАТКЕ.
И нет никакой оригинальности именно во мне, я самый что ни на есть типичный русский. Загадочный, задумчивый и опасный. Созерцатель. Достоевский в «Братьях Карамазовых» писал о таком типичном созерцателе, что «может, вдруг, накопив впечатлений за многие годы, бросит все и уйдет в Иерусалим скитаться и спасаться, а может, и село родное вдруг спалит, а может быть, случится и то и другое вместе».
Быть русским - это быть растерзанным. Расхристанным. Распахнутым. Одна нога в Карелии, другая на Камчатке. Одной рукой брать все, что плохо лежит, другой - тут же отдавать первому встречному жулику. Одним глазом на икону дивиться, другим - на новости Первого канала.
И не может русский копаться спокойно в своем огороде или сидеть на кухне в родной хрущобе - нет, он не просто сидит и копается, он при этом окидывает взглядом половину планеты, он так привык. Он мыслит колоссальными пространствами, каждый русский - геополитик. Дай русскому волю, он чесночную грядку сделает от Перми до Парижа. Какой-нибудь краснорожий фермер в Алабаме не знает точно, где находится Нью-Йорк, а русский знает даже, за сколько наша ракета долетит до Нью-Йорка. Зачем туда ракету посылать? Ну это вопрос второй, несущественный, мы на мелочи не размениваемся.
Теперь нас Сирия беспокоит. Может, у меня кран в ванной течет, но я сперва узнаю, что там в Сирии, а потом, если время останется, краном займусь. Сирия мне важнее родного крана.
Академик Павлов, великий наш физиолог, в 1918 году прочитал лекцию «О русском уме». Приговор был такой: русский ум - поверхностный, не привык наш человек долго что-то мусолить, неинтересно это ему. Впрочем, сам Павлов или современник его Менделеев вроде как опровергал это обвинение собственным опытом, но вообще схвачено верно. Русскому надо успеть столько вокруг обмыслить, что жизни не хватит. Оттого и пьем много: каждая рюмка вроде как мир делает понятней. Мировые процессы ускоряет. Махнул рюмку - Чемберлена уже нет. Махнул другую - Рейган пролетел. Третью опрокинем - разберемся с Меркель. Не закусывая.
На родине тошно, за границей - муторно: чего хотят русские люди.
Лет двадцать назад были у меня две подружки-итальянки. Приехали из Миланского университета писать в Москве дипломы - что-то про нашу великую культуру. Постигать они ее начали быстро - через водку. Приезжают, скажем, ко мне в гости и сразу бутылку из сумки достают: «Мы знаем, как у вас принято». Ну и как русский пацан я в грязь лицом не ударял. Наливал по полной, опрокидывал: «Я покажу вам, как мы умеем!». Итальянки повизгивали: «Белиссимо!» - и смотрели на меня восхищенными глазами рафаэлевских Мадонн. Боже, сколько я с ними выпил! И ведь держался, ни разу не упал. Потому что понимал: позади Россия, отступать некуда. Потом еще помог одной диплом написать. Мы, русские, на все руки мастера, особенно с похмелья.
Больше всего русский ценит состояние дремотного сытого покоя. Чтоб холодец на столе, зарплата в срок, Ургант на экране. Если что идет не так, русский сердится. Но недолго. Русский всегда знает: завтра может быть хуже. Пословицу про суму и тюрьму мог сочинить только наш народ. Моя мама всю жизнь складывала в буфете на кухне банки с тушенкой - «на черный день». Тот день так и не наступил, но ловлю себя на том, что в ближайшей «Пятерочке» уже останавливаюсь около полок с тушенкой. Смотрю на банки задумчиво. Словно хочу спросить их о чем-то, как полоумный чеховский Гаев. Но пока молчу. Пока не покупаю.
БЫТЬ РУССКИМ - ЭТО ЖИТЬ МЕЖДУ НЕБОМ И ОМУТОМ, МЕЖДУ МОЛОТОМ И СЕРПОМ.
При первой возможности русский бежит за границу. Прочь от «свинцовых мерзостей». Тот же Пушкин всю жизнь рвался - не пустили. А Гоголь радовался как ребенок, пересекая границу России. Италию он обожал. Так и писал оттуда Жуковскому: «Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр - все это мне снилось. Я проснулся опять на родине...». А потом, когда русский напьется вина, насмотрится на барокко и наслушается органа, накупит барахла и сыра, просыпается в нем тоска. Иностранцы с их лживыми улыбочками осточертели, пора тосковать. Тоска смутная, неясная. Не по снегу же и подлецам. А по чему тоскует? Ответа не даст ни Гоголь, ни Набоков, ни Сикорский, ни Тарковский. Русская тоска необъяснима и тревожна как колокольный звон, несущийся над холмами, как песня девушки в случайной электричке, как звук дрели от соседа. На родине тошно, за границей - муторно.
Быть русским - это жить между небом и омутом, между молотом и серпом.
Свою страну всякий русский ругает на чем свет стоит. У власти воры и мерзавцы, растащили все, что можно, верить некому, дороги ужасные, закона нет, будущего нет, сплошь окаянные дни, мертвые души, только в Волгу броситься с утеса! Сам проклинаю, слов не жалею. Но едва при мне иностранец или - хуже того - соотечественник, давно живущий не здесь, начнет про мою страну гадости говорить - тут я зверею как пьяный Есенин. Тут я готов прямо в морду. С размаху.
Это моя страна, и все ее грехи на мне. Если она дурна, значит, я тоже не подарочек. Но будем мучаться вместе. Без страданий - какой же на фиг я русский? А уехать отсюда - куда и зачем? Мне целый мир чужбина. Тут и помру. Гроб мне сделает пьяный мастер Безенчук, а в гроб пусть положат пару банок тушенки. На черный день. Ибо, возможно, «там» будет еще хуже.
Хаотичный набор генов - это и хорошо, и плохо. У нас амплитуда колебаний выше. Мы не серые, нам по-середине неинтересно. Всем кому было интересно за границей уже или молятся на их образ жизни. А мы - русские, яркие и неповторимые, непредсказуемые часто и для себя самих тоже.
Он стремился передать драматизм военного времени и благодарность потомков тем, кто отстоял для них мир и свободу на земле. Стихотворение «В тот день, когда окончилась война» удивительно тонко и поэтично раскрывает мысли автора о своем поколении, совершившем великий подвиг. . Что ж, мы - трава? Что ж, и они - трава? Нет.
Не избыть нам связи обоюдной. Не мертвых власть, а власть того родства, Что даже смерти стало неподсудно. К вам, павшие в той битве мировой За наше счастье на земле суровой, К вам, наравне с живыми, голос свой Я обращаю в каждой песне новой. Поэт «становится» несколько отстраненно от тех и других, павших и живых.
Это не красивый прием, а убеждение человека, не заслужившего той памяти, на которую рассчитывают его герои. Они выстрадали ее, он - нет. Я ваш, друзья,- и я у вас в долгу, Как у живых,- я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу, Вступлю в тот след, который мне заказан. Свое творчество поэт мерит самой высокой планкой, ему нельзя иначе, он остался жив после кровавой бойни и должен жить так, чтобы быть достойным памяти павших.
По ним он сверяет свою судьбу и творчество, их суда ждет, поэтому пишет сердцем и душой, а когда не остается сил, тогда… Скажу слова без прежней веры в них, То, не успев их выдать повсеместно, Еще не зная отклика живых, Я ваш укор услышу бессловесный. Суда живых не меньше павших суд. И пусть в душе до дней моих скончанья Живет, гремит торжественный салют Победы и великого прощанья.
В небольшое по объему стихотворение вместилась целая гамма чувств: признательности за самоотверженность и храбрость; благодарности, что отстояли страну; и непреходящее чувство вины «невиноватого». Так повернулась судьба: у одних - погибнуть, у других - жить и поднимать страну.
Мы с ними шли дорогою войны В едином братстве воинском до срока, Суровой славой их озарены, От их судьбы всегда неподалеку. И только здесь, в особый этот миг. Исполненный величья и печали, Мы отделялись навсегда от них: Нас эти залпы с ними разлучали. Это не придумать ни в каком воображении, а надо понять сердцем, как сказал поэт, почувствовать ту кровную связь с народом-победителем, которая всегда была у Александра Трифоновича Твардовского. Данное стихотворение, как и все творчество поэта в целом учит чуткому, внимательному, доброму отношению к людям.
В тот день, когда окончилась война
И все стволы палили в счет салюта,
В тот час на торжестве была одна
Особая для наших душ минута.
В конце пути, в далекой стороне,
Под гром пальбы прощались мы впервые
Со всеми, что погибли на войне,
Как с мертвыми прощаются живые.
До той поры в душевной глубине
Мы не прощались так бесповоротно.
Мы были с ними как бы наравне,
И разделял нас только лист учетный.
Мы с ними шли дорогою войны
В едином братстве воинском до срока,
Суровой славой их озарены,
От их судьбы всегда неподалеку.
И только здесь, в особый этот миг,
Исполненный величья и печали,
Мы отделялись навсегда от них:
Нас эти залпы с ними разлучали.
Внушала нам стволов ревущих сталь,
Что нам уже не числиться в потерях.
И, кроясь дымкой, он уходит вдаль,
Заполненный товарищами берег.
И, чуя там сквозь толщу дней и лет,
Как нас уносят этих залпов волны,
Они рукой махнуть не смеют вслед,
Не смеют слова вымолвить. Безмолвны.
Вот так, судьбой своею смущены,
Прощались мы на празднике с друзьями.
И с теми, что в последний день войны
Еще в строю стояли вместе с нами;
И с теми, что ее великий путь
Пройти смогли едва наполовину;
И с теми, чьи могилы где-нибудь
Еще у Волги обтекали глиной;
И с теми, что под самою Москвой
В снегах глубоких заняли постели,
В ее предместьях на передовой
Зимою сорок первого;
и с теми,
Что, умирая, даже не могли
Рассчитывать на святость их покоя
Последнего, под холмиком земли,
Насыпанном нечуждою рукою.
Со всеми - пусть не равен их удел, -
Кто перед смертью вышел в генералы,
А кто в сержанты выйти не успел -
Такой был срок ему отпущен малый.
Со всеми, отошедшими от нас,
Причастными одной великой сени
Знамен, склоненных, как велит приказ, -
Со всеми, до единого со всеми.
Простились мы.
И смолкнул гул пальбы,
И время шло. И с той поры над ними
Березы, вербы, клены и дубы
В который раз листву свою сменили.
Но вновь и вновь появится листва,
И наши дети вырастут и внуки,
А гром пальбы в любые торжества
Напомнит нам о той большой разлуке.
И не за тем, что уговор храним,
Что память полагается такая,
И не за тем, нет, не за тем одним,
Что ветры войн шумят не утихая.
И нам уроки мужества даны
В бессмертье тех, что стали горсткой пыли.
Нет, даже если б жертвы той войны
Последними на этом свете были, -
Смогли б ли мы, оставив их вдали,
Прожить без них в своем отдельном счастье,
Глазами их не видеть их земли
И слухом их не слышать мир отчасти?
И, жизнь пройдя по выпавшей тропе,
В конце концов у смертного порога,
В себе самих не угадать себе
Их одобренья или их упрека!
Что ж, мы трава? Что ж, и они трава?
Нет. Не избыть нам связи обоюдной.
Не мертвых власть, а власть того родства,
Что даже смерти стало неподсудно.
К вам, павшие в той битве мировой
За наше счастье на земле суровой,
К вам, наравне с живыми, голос свой
Я обращаю в каждой песне новой.
Вам не услышать их и не прочесть.
Строка в строку они лежат немыми.
Но вы - мои, вы были с нами здесь,
Вы слышали меня и знали имя.
В безгласный край, в глухой покой земли,
Откуда нет пришедших из разведки,
Вы часть меня с собою унесли
С листка армейской маленькой газетки.
Я ваш, друзья, - и я у вас в долгу,
Как у живых, - я так же вам обязан.
И если я, по слабости, солгу,
Вступлю в тот след, который мне заказан,
Скажу слова, что нету веры в них,
То, не успев их выдать повсеместно,
Еще не зная отклика живых, -
Я ваш укор услышу бессловесный.
Суда живых - не меньше павших суд.
И пусть в душе до дней моих скончанья
Живет, гремит торжественный салют
Победы и великого прощанья.
On the day when the war ended
And all the trunks were fired in salute expense,
In that hour at the ceremony was one
Special for our souls minute.
At the end of the road, in the far side,
Under the thunder of gunfire, we said good-bye for the first time
With all that died in the war,
How to say goodbye to the dead alive.
Until then, in the depths of the soul
We do not forgive so irrevocably.
We were kind of on a par with them,
And we shared only sheet accounting.
We walked the roads of war with them
In a single fraternity to military life,
The harsh glory illuminated them,
Their fate is always nearby.
And only here, in this special moment,
Full of grandeur and sadness,
We were separated from them forever:
We have these bursts separated from them.
He inspires us with trunks of roaring steel,
What we are no longer enrolled in losses.
And he kroyas haze goes away,
Filled comrades ashore.
And, sensing it through the thickness of days and years,
As we carry these bursts of waves,
They do not dare to pull the hand go,
Do not dare to utter a word. Silent.
So, the fate of his confused,
We said goodbye on a holiday with friends.
And to those of the last day of the war
Even in the ranks stood together with us;
And to those of her great journey
Go could barely halfway;
And those whose graves somewhere
Even the Volga flows around the clay;
And to those under samoyu Moscow
In deep snow we took the bed,
In its outskirts at the forefront
In the winter of forty-one;
and those
What the Dying, could not even
Count on the sanctity of their rest
The latter, under the earth mound,
Pour nechuzhdoyu hand.
With all - though not equal to their fate -
Who before his death reached the generals,
And who did not go to the sergeants -
This was the period he released a small.
With all, departed from us,
Involvement in one of the great porch
Banner, bowed as orders order -
With all to common with everyone.
We just do.
And smolknul roar of gunfire,
And as time went on. And from that time on them
Birch, willow, maples and oaks
Once again leaves his shift.
But again and again the leaves appear,
And our children and grandchildren grow up,
But the thunder of gunfire in any celebrations
It reminds us of the great separation.
And not for the fact that bargain store,
What memory relies so,
And not for the fact there is not one of those,
As the winds of war are not noise subsided.
And we are given lessons of courage
The immortality of those that have become a handful of dust.
No, even if the victim of the war
The latter were in this world -
B Could we left them in the distance,
To live without them in their individual happiness,
Their eyes do not see them land
And their ears do not hear the world in part?
And life is passing by fallen trail
In the end, the death threshold,
In itself not guess themselves
Their approval or their reproach!
Well, we have grass? Well, and they are the grass?
No. Do not flee our mutual communication.
Not dead, power, and power of kinship,
That even death was incompetent.
To you, who fell in the battle of the world
For our happiness on earth is harsh,
To you, along with live, your voice
I draw in each song a new one.
You do not hear them and not read.
A line in the row they are dumb.
But you - my, you were here with us,
You heard me, and they knew the name.
At the edge of mute, deaf to the land rest,
From there came from the exploration,
You are a part of me with him, carried away
With a small army a newspaper sheet.
I am yours, my friends - and I owe you,
As from living - I just owe you.
And if I, in weakness, lied,
I plead the trail that I ordered,
I will say the words that do not have faith in them,
So, unable to give them everywhere,
Even without knowing the response of living -
I hear your silent reproach.
Court of living - not less fallen court.
And even in the shower until the end of my days
Lives, rattles solemn salute
Victory and a great farewell.
