Трус анализ. Анализ стихотворения Маяковского «Трус. Анализ стихотворения Маяковского «Трус»

Место К. Н. Батюшкова (1787–1855) в истории русской литературы было определено еще Белинским. В его статьях имя Батюшкова как «замечательного таланта», «великого таланта», художника по преимуществу постоянно стоит вслед за Карамзиным, рядом с Жуковским, перед Пушкиным и рассматривается как необходимое звено в развитии русской поэтической культуры. Заслуги Батюшкова перед русской поэзией особенно велики в обогащении лирических жанров, поэтического языка. Он был непосредственным предшественником Пушкина, во многом близким ему по духу, по поэтическому миросозерцанию. «Батюшков, - писал Белинский, - много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтобы имя его произносилось в истории русской литературы с любовью и уважением» (7, 228).

Не было и нет единого мнения по поводу литературной позиции Батюшкова, принадлежности его к тому или иному направлению. Современная поэту критика называла его то представителем «новейшей школы», под которой подразумевали формирующийся романтизм, то «неоклассиком», иные же видели в его творчестве преобладание сентиментализма.

В советской историко-литературной науке больше принято называть Батюшкова «преромантиком», хотя существуют и другие концепции. Эту точку зрения ввел в научный оборот с соответствующей аргументацией Б. В. Томашевский: «Этим словом (т. е. „преромантизмом“, - К. Г.) принято называть те явления в литературе классицизма, в которых присутствуют некоторые признаки нового направления, получившие полное выражение в романтизме. Таким образом преромантизм есть явление переходное».

Каковы же эти «некоторые признаки»? - «Это прежде всего ясное выражение личного (субъективного) отношения к описываемому, наличие „чувствительности“ (у преромантиков - преимущественно мечтательно-меланхолической, иногда слезливой); чувство природы, при этом часто стремление к изображению природы непривычной; изображаемый пейзаж у преромантиков всегда гармонировал с настроением поэта».

Дальнейшее обоснование точки зрения Б. В. Томашевского находим в обстоятельной монографии Н. В. Фридмана - с той разницей, что автор ее, называя Батюшкова «предромантиком», как и Пушкина раннего периода, отрицает какие бы то ни было связи «идейных основ» поэзии Батюшкова с классицизмом.

Разноречивые суждения о литературной позиции Батюшкова вызваны самим характером его творчества, в котором отражен один из существенных переходных этапов развития русской поэзии.

Конец XVIII - первые годы XIX в. явились периодом расцвета русского сентиментализма, начальной стадии формирования романтического направления. Для этой эпохи характерны переходные явления, отражающие как новые тенденции, так и влияние все еще действующих эстетических норм классицизма. Батюшков явился типичной фигурой этого времени, названного Белинским «странным», когда «новое являлось, не сменяя старого и старое и новое дружно жили друг подле друга, не мешая одно другому» (7, 241). Никто из русских поэтов начала XIX в. не ощущал так остро, как Батюшков, потребность обновления устаревших норм и форм. В то же время его связи с классицизмом, несмотря на преобладание романтической стихии в его поэзии, были достаточно прочны, что также отметил Белинский. Усмотрев в ряде ранних «пьес» Пушкина «подновленный классицизм», Белинский назвал их автора «улучшенным, усовершенствованным Батюшковым» (7, 367).

Литературное направление формируется не в пустом пространстве. Начальная стадия его не обязательно знаменуется манифестом, декларацией, программой. Она всегда имеет свою предысторию с момента возникновения в недрах прежнего направления, постепенного накопления в нем определенных признаков и дальнейшего движения к качественным изменениям, от низших форм к высшим, в которых с наибольшей полнотой находят выражение эстетические принципы нового направления. В нарождающемся, в новом в той или иной степени присутствуют какие-то черты старого, преображенные, обновленные в соответствии с требованиями времени. В этом и состоит закономерность преемственности, непрерывности литературного процесса.

При изучении литературной деятельности такой типичной фигуры переходной эпохи, какой является Батюшков, важно прежде всего уяснить соотношение, своеобразное сочетание в его поэзии нового и старого, того, что является главным, определяющим миросозерцание поэта.

Батюшков шел рядом с Жуковским. Их творчество составляет закономерное звено процесса обновления поэзии, обогащения ее внутреннего содержания и форм. Они оба опирались на достижения карамзинского периода, были представителями нового поколения. Но хотя общая тенденция развития их творчества была единой, шли они разными путями. Лирика Жуковского вырастала непосредственно в недрах сентиментализма. У Батюшкова также связи с сентиментализмом были органическими, хотя и в его лирике сохранились в преображенной форме некоторые черты классицизма. Он, с одной стороны, продолжал (это главная, магистральная дорога его творческого развития) элегическую линию сентиментализма; с другой, в своем стремлении к ясности, строгости форм опирался на достижения классицизма, что и давало повод современной поэту критике называть его «неоклассиком».

Батюшков прожил тревожную жизнь. Родился он в Вологде 29 мая (по н. ст.) 1787 г. в старинной дворянской семье. Воспитывался в петербургских частных пансионах. Затем служба в Министерстве народного просвещения (делопроизводителем). Тогда же (1803 г.) начинается его дружба с Н. И. Гнедичем, завязываются знакомства с И. П. Пниным, Н. А. Радищевым, И. М. Борном. В апреле 1805 г. Батюшков вступает в «Вольное общество словесности, наук и художеств». В том же году в журнале «Новости русской литературы» появляется первое печатное произведение Батюшкова - «Послание к моим стихам». Во время второй войны с наполеоновской Францией (1807) он принимает участие в походах русской армии в Пруссию; в 1808–1809 гг. - в войне с Швецией. В битве под Гейльсбергом Батюшков был тяжело ранен в ногу. В 1813 г. он участвовал в сражениях под Лейпцигом в качестве адъютанта генерала Н. Н. Раевского.

К 1815 г. относится личная драма Батюшкова - увлечение Анной Федоровной Фурман.

В конце 1815 г., когда карамзинисты в противовес консервативной «Беседе любителей российского слова» создали свое литературное объединение «Арзамас», Батюшков становится членом его, выступает с защитой программы языковой реформы Н. М. Карамзина.

В 1817 г. увидело свет двухтомное собрание сочинений Батюшкова «Опыты в стихах и прозе», единственное прижизненное издание сочинений поэта. В 1818–1821 гг. он в Италии на дипломатической службе, где сближается с Н. И. Тургеневым (впоследствии один из видных деятелей «Союза благоденствия»).

Батюшков ненавидел канцелярскую работу, хотя и вынужден был служить. Он мечтал о свободном творчестве и превыше всего ставил призвание поэта.

Трагической была литературная судьба Батюшкова. Тридцати четырех лет от роду он навсегда оставляет поле «словесности». Затем молчание, длительная (унаследованная от матери) душевная болезнь и смерть от тифа 7 (19) июля 1855 г.

Безумие поэта - результат не только наследственности, но и повышенной ранимости, слабой защищенности. В письме к Н. И. Гнедичу в мае 1809 г. Батюшков писал: «Люди мне так надоели, и все так наскучило, а сердце пусто, надежды так мало, что я желал бы уничтожиться, уменьшиться, сделаться атомом». В ноябре того же года, в письме ему же «Если проживу еще десять лет, я сойду с ума… Мне не скучно, не грустно, а чувствую что-то необыкновенное, какую-то душевную пустоту». Так задолго до наступления кризиса Батюшков предчувствовал печальный исход переживаемой им внутренней драмы.

На процесс формирования эстетических взглядов Батюшкова благотворное влияние оказали его близкое знакомство и дружба со многими видными литературными деятелями того времени.

Из ближайшего окружения Батюшкова следует особо выделить Михаила Никитича Муравьева (1757–1807), двоюродного дядю поэта, под сильным влиянием которого он находился, у которого учился и советами которого дорожил. Муравьев направлял и поощрял его первые шаги на поприще литературы.

Чувствительность, мечтательность, задумчивость, которыми определяется эмоциональная тональность лирики Батюшкова, в своих первоначальных выражениях присутствуют в стихотворениях Муравьева как их составная часть, как характерная их черта.

Муравьев отвергал рассудочное «витийство», холодный рационализм в поэтическом творчестве, призывал к естественности и простоте, поискам «сокровищ» в собственном сердце. Муравьев - первый русский поэт, обосновавший достоинство «легкой поэзии» как поэзии малых лирических форм и неофициальных, интимных тем. Он написал целый трактат в стихах, где излагаются стилистические принципы «легкой поэзии».

В «Опыте о стихотворстве» он писал:

Любите здравый смысл: пленяйтесь простотою

……………….

Бегите ложного искусства и ума

…………….

Ты помни цель свою, умей без сожаленья

Честолюбивые отбросить украшенья

…………….

Слог должен быть реке прозрачнейшей подобен:

Стремителен, но чист и без разливу полн.

(«Опыт о стихотворстве», 1774–1780)

Эти «правила», изложенные языком поэзии, не потерявшие свое значение и в наши дни, не обладали бы столь притягательной действенной силой, если бы не подкреплялись созданными Муравьевым образцами простой и благозвучной русской поэтической речи:

Полон вечер твой прохлады -

Берег движется толпой,

Как волшебной серенады

Глас приносится волной

Въявь богиню благосклонну

Зрит восторженный пиит.

Что проводит ночь бессонну,

Опершися на гранит.

(«Богине Невы», 1794)

Не только в тематике, в разработке лирических жанров, но и в работе над языком, стихом Батюшков опирался на опыт и достижения своего талантливого предшественника и учителя. То, что в поэзии Муравьева намечено контурами как программа, находит развитие в лирике Батюшкова, чему способствовала общность эстетической платформы, общность взглядов на поэзию.

В своей первой поэтической декларации («Послание к стихам моим», 1804 или 1805) Батюшков пытается определить свою позицию, свое отношение к современному состоянию русской поэзии. С одной стороны, он отталкивается от одописания (кто «стихи марает», «оды сочиняет»), с другой - от излишеств сентиментализма (плаксивости, игры в чувствительность). Здесь же осуждает «поэтов - скучных вралей», которые «не вверх летят, не к небу», а «к земли». В этом коренном вопросе о соотношении идеального («неба») и реального («земли») Батюшков разделял романтическую точку зрения: «Что в громких песнях мне? Доволен я мечтами…»; «…мечтанием бываем к счастью ближе»; «…мы сказки любим все, мы - дети, но большие». «Мечта» противостоит рассудочности, рационализму:

Что в истине пустой? Она лишь ум сушит,

Мечта всё в мире золотит,

И от печали злыя

Мечта нам щит.

Ах, должно ль запретить и сердцу забываться,

Поэтов променя на скучных мудрецов!

(«Послание к Н. И. Гнедичу», 1805)

Ничто так не характеризует личность Батюшкова-поэта, как мечтательность. Сквозным лейтмотивом проходит она через всю его лирику, начиная с первых стихотворных опытов:

И горесть сладостна бывает:

Он в горести мечтает.

Стократ мы счастливы мечтаньем скоротечным!

(«Мечта», 1802–1803; с. 55–56)

Спустя многие годы поэт возвращается к своему раннему стихотворению, посвящая восторженные строки поэтической мечте:

Подруга нежных муз, посланница небес,

Источник сладких дум и сердцу милых слез,

Где ты скрываешься, Мечта, моя богиня?

Где тот счастливый край, та мирная пустыня,

К которым ты стремишь таинственный полет?

Ничто - ни богатство, «ни свет, ни славы блеск пустой» - не заменяет мечты. В ней - высшее счастье:

Так хижину свою поэт дворцом считает

И счастлив - он мечтает.

(«Мечта», 1817; с. 223–224, 229)

В формировании эстетики русского романтизма, романтических представлений о поэзии и поэте роль Батюшкова была исключительна, столь же велика, как и Жуковского. Батюшков первый в истории русской поэзии дал проникновенное определение вдохновения как «порыва крылатых дум», состояния внутреннего ясновидения, когда молчит «страстей волненье» и «светлый ум», освобожденный от «земных уз», парит «в поднебесной» («Мои пенаты», 1811–1812). В «Послании И. М. Муравьеву-Апостолу» (1814–1815) эта же тема получает развитие, приобретая все более романтический характер:

Я вижу мысленно, как отрок вдохновенный

Стоит в безмолвии над бездной разъяренной

Среди мечтания и первых сладких дум,

Прислушивая волн однообразный шум…

Лицо горит его, грудь тягостно вздыхает,

И сладкая слеза ланиту орошает…

(с. 186)

Поэзия рождена солнцем. Она - «пламень небесный», язык ее - «язык богов» («Послание к Н. И. Гнедичу», 1805). Поэт - «дитя неба», скучно ему на земле, он рвется к «небу». Так постепенно складывается у Батюшкова не без воздействия традиционных представлений романтическая концепция «поэзии» и «поэта».

В личности Батюшкова преобладало то, что было названо Белинским «благородной субъективностью» (5, 49). Преобладающая стихия его творчества - лиризм. Не только оригинальные произведения, но и переводы Батюшкова отмечены печатью его неповторимой личности. Переводы Батюшкова - не переводы в строгом смысле, а скорее переделки, вольные подражания, в которые он вносит собственные настроения, темы и мотивы. В русифицированном переводе «1-й сатиры Боало» (1804–1805) присутствует лирический образ самого обитателя Москвы, поэта, «несчастного», «нелюдимого», который бежит от «славы и шума», от пороков «света», поэта, который «людям ввек не льстил», «не лгал», в песнях которого «святая истина». Не менее важна была для Батюшкова идея независимости и неподкупности певца. Пусть он «беден», «терпит холод, жар», «забыт людьми и светом», но он не может мириться со злом, не желает «ползти» перед власть имущими, не желает писать оды, мадригалы, воспевать «богатых подлецов»:

Скорее я почту простого селянина,

Который по́том хлеб кропит насущный свой,

Чем этого глупца, большого господина,

С презреньем давит что людей на мостовой!

(с. 62–63)

В переводе сатиры Буало отражена жизненная позиция Батюшкова, его презрение к «богатым подлецам», которым «противен правды свет», для которых «священного в целом мире нет». «Священно» же для поэта - «дружество», «добродетель», «невинность чистая», «любовь, краса сердец и совесть». Здесь же дана и оценка действительности:

Порок здесь царствует, порок здесь властелин,

Он в лентах, в орденах, повсюду ясно зрится…

(с. 64)

Батюшков дважды обращается к «священной тени» Торквато Тассо, пытается переводить (сохранились отрывки) его поэму «Освобожденный Иерусалим». В стихотворении «К Тассу» (1808) отобраны те факты и ситуации биографии итальянского поэта, которые позволяли Батюшкову выразить «многие свои затаенные думы» о собственном жизненном пути, о переживаемой им личной трагедии. Какая награда ожидает поэта «за песни стройные»? - «Зоилов острый яд, притворная хвала и ласки царедворцев, отрава для души и самых стихотворцев» (с. 84). В элегии «Умирающий Тасс» (1817) Батюшков создает образ «страдальца», «изгнанника», «странника», которому нет «на земле пристанища». «Земному», «мгновенному», «бренному» в лирике Батюшкова противостоят возвышенное, «небесное». Вечность, бессмертие - «в твореньях величавых» «искусств и муз».

Презрением к богатству, знатности, чинам проникнуты эпикурейские мотивы лирики Батюшкова. Дороже поэту свобода, воспеваемый им идеал личной независимости, «вольности и спокойствия», «беспечности и любви»:

«Счастлив! счастлив, кто цветами

Дни любови украшал,

Пел с беспечными друзьями

И о счастии… мечтал!

Счастлив он, и втрое боле,

Всех вельможей и царей!

Так давай, в безвестной доле,

Чужды рабства и цепей,

Кое-как тянуть жизнь нашу,

Часто с горем пополам,

Наливать полнее чашу

И смеяться дуракам!»

(«К Петину», 1810; с. 121–122)

Этот вывод - заключение к размышлениям о жизни. Перед этой «песней» с призывом к «беспечности» - знаменательные строки:

Я возьмусь за ум… да радость

Уживется ли с умом?

(с. 122)

«Ум» здесь в смысле рассудочности, противостоящей чувству, губящей радость. Отсюда культ чувства, желание жить «сердцем».

В стихотворении «К друзьям» (1815) Батюшков называет себя «беспечным поэтом», что дает повод к неверным толкованиям пафоса его творчества. Его эпикуреизм вытекал из его жизненной позиции, из его «философской жизни». «Жизнь - миг! Не долго веселиться». Беспощадное время уносит все. А потому

О, пока бесценна младость

Не умчалася стрелой,

Пей из чаши полной радость…

(«Элизий», 1810; с. 116)

Все лучшее, значительное в творчестве Батюшкова, составляющее непреходящую эстетическую ценность его лирики, в известной мере связано с понятием «легкой поэзии», зачинателем которой на русской почве был М. Н. Муравьев.

Термин «легкая поэзия» может быть истолкован по-разному. Важно, как Батюшков сам его понимал. Это прежде всего не легкий жанр салонной, жеманной лирики, а один из труднейших родов поэзии, требующий «возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге, гибкости, плавности; он требует истины в чувствах и сохранения строжайшего приличия во всех отношениях… поэзия и в малых родах есть искусство трудное и требующее всей жизни и всех усилий душевных».

В область «легкой поэзии» Батюшков включал не только стихотворения в духе Анакреона, но и вообще малые формы лирики, интимно-личные темы, «грациозные» тончайшие ощущения и чувствования. Батюшков страстно защищал достоинство малых лирических форм, что имело для него принципиальное значение. Он искал опору в прошлых достижениях русской поэзии, выделяя тенденции, линию ее развития, в которой он находил отражение «Анакреоновой музы». Теми же соображениями был продиктован и повышенный интерес Батюшкова к французской «легкой поэзии», в частности Парни.

Это было время, когда определяющим признаком нового стиля становится чувствительность - знамя сентиментализма. Для Батюшкова поэзия - «пламень небесный», сочетающий «в составе души человеческой» «воображение, чувствительность, мечтательность». В этом аспекте воспринималась им и поэзия античной древности. Кроме личного пристрастия на Батюшкова оказали влияние и веяния, литературные увлечения его времени, «тяга к восстановлению античных форм… От древности брались наиболее чувствительные произведения, в лирике переводились и служили предметом подражания элегики: Тибулл, Катулл, Проперций…».

Батюшков обладал редким даром постижения своеобразия эллинистической и римской культуры, умением передать средствами русской поэтической речи всю красоту и обаяние лирики античности. «Батюшков, - писал Белинский, - внес в русскую поэзию совершенно новый для нее элемент: античную художественность» (6, 293).

Желание «забыть печаль», «топить горе в полной чаше» приводило к поискам «радости и счастья» в «беспечности и любви». Но что такое «радость» и «счастье» в «скоротечной жизни»? Эпикуреизм Батюшкова, названный Белинским «идеальным» (6, 293), - особого свойства, он ярко окрашен тихой мечтательностью и врожденной способностью всюду искать и находить прекрасное. Когда поэт зовет к «беспечности златой», советует и «мудрость с шутками мешать», «искать веселья и забавы», то не следует думать, что здесь речь идет о грубых страстях. Земные наслаждения сами по себе ничего не стоят в глазах поэта, если не согреты мечтой. Мечта придает им изящество и обаяние, возвышенность и красоту:

…печаль забудем,

Мечтать во сладкой неге будем:

Мечта - прямая счастья мать!

(«Совет друзьям», 1806; с. 75)

Содержание поэзии Батюшкова далеко не ограничивается стихотворениями в антологическом роде. Она во многом предвосхитила, предопределила тематику и основные мотивы русской романтической поэзии: воспевание свободы личности, независимости художника, враждебность «холодной рассудочности», культ чувства, тончайших «чувствований», движения «жизни сердца», преклонение перед «дивной природой», ощущение «таинственной» связи души человека с природой, вера в поэтическую мечту и вдохновение.

Много существенно нового внес Батюшков в развитие лирических жанров. Особенно важна его роль в становлении русской элегии. В его лирике продолжается процесс дальнейшей психологизации элегии. Традиционные элегические жалобы на судьбу, муки любви, разлуку, неверность любимой, - все то, что в изобилии встречается в элегиях конца XVIII в., в поэзии сентименталистов, - обогащается в элегиях Батюшкова выражением сложных индивидуальных переживаний, «жизни» чувств в их движении и переходах. Впервые в русской лирике находят выражение сложные психологические состояния с такой непосредственностью и искренностью трагически окрашенного чувства и в такой изящной форме:

Есть странствиям конец - печалям никогда!

В твоем присутствии страдания и муки

Я сердцем новые познал.

Они ужаснее разлуки,

Всего ужаснее! Я видел, я читал

В твоем молчании, в прерывном разговоре,

В твоем унылом взоре,

В сей тайной горести потупленных очей,

В улыбке и в самой веселости твоей

Следы сердечного терзанья…

(«Элегия», 1815; с. 200)

Для судеб русской лирики не менее важное значение имела психологизация пейзажа, усиление его эмоциональной окраски. При этом в элегиях Батюшкова бросается в глаза характерное для романтической поэзии пристрастие к ночному (лунному) пейзажу. Ночь - пора мечтаний. «Мечта - дщерь ночи молчаливой» («Мечта», 1802 или 1803):

…как солнца луч потухнет средь небес,

Один в изгнании, один с моей тоскою,

Беседую в ночи с задумчивой луною!

(«Вечер. Подражание Петрарке», 1810; с. 115)

Там, где Батюшков обращается к созерцательно-мечтательному изображению ночного пейзажа в попытках передать «живописную красоту» природы, «живописать» ее картины средствами поэтической речи, сказывается его близость к Жуковскому, родство с ним не только по общим литературным истокам, но и по характеру восприятия, образной системе, даже по лексике:

… В долине, где журчит источник и сверкает,

В ночи, когда луна нам тихо льет свой луч,

И звезды ясные сияют из-за туч…

(«Бог», 1801 или 1805; с. 69)

Коснусь волшебныя струны,

Коснусь… и нимфы гор при месячном сияньи,

Как тени легкие, в прозрачном одеяньи

Наяды робкие, всплывая над водой,

Восплещут белыми руками,

И майский ветерок, проснувшись на цветах,

В прохладных рощах и садах,

Повеет тихими крылами…

(«Послание графу Виельгорскому», 1809; с. 104)

Отечественная война 1812 г. стала важным рубежом в духовном развитии Батюшкова, вызвала известные сдвиги в его общественных настроениях. Война принесла дотоле слабо звучавшую в лирике поэта гражданскую тему. В эти годы Батюшков пишет ряд патриотических стихотворений, в числе их послание «К Дашкову» (1813), в котором поэт в дни народного бедствия, «среди развалин и могил», когда «милая родина» в опасности, отказывается «петь любовь и радость, беспечность, счастье и покой»:

Нет, нет! талант погибни мой

И лира дружбе драгоценна,

Когда ты будешь мной забвенна,

Москва, отчизны край златой!

(с. 154)

Не случайно, что именно в эти годы, после Отечественной войны, в атмосфере общего подъема национального самосознания у Батюшкова появляется настойчивое желание расширить область элегии. Тесными казались ему ее рамки для осуществления своих новых замыслов, поэтической разработки исторических, героических тем. Поиски поэта шли не в одном направлении. Он экспериментирует, обращается к русской балладе, даже басне. Батюшков тяготеет к многотемности, сложным сюжетным построениям, к сочетанию мотивов интимной элегии с исторической медитацией. Примером подобного сочетания может служить известное стихотворение, отмеченное Белинским в числе высших достижений Батюшкова, - «На развалинах замка в Швеции» (1814). Вступление, мрачный ночной пейзаж, написанный в оссиановской манере, вполне соответствует характеру мечтательного раздумья и придает романтическое звучание всему произведению:

Я здесь, на сих скалах, висящих над водой,

В священном сумраке дубравы

Задумчиво брожу и вижу пред собой

Следы протекших лет и славы:

Обломки, грозный вал, поросший злаком ров,

Столбы и ветхий мост с чугунными цепями,

Твердыни мшистые с гранитными зубцами

И длинный ряд гробов.

Всё тихо: мертвый сон в обители глухой.

Но здесь живет воспоминанье:

И путник, опершись на камень гробовой,

Вкушает сладкое мечтанье.

(с. 172)

Батюшков обладал редким даром: силою мечтательного воображения «оживлять» прошлое, приметы которого одухотворены в его стихах единым чувствованием. Созерцание развалин в ночной тишине незаметно переходит в мечтательное раздумье о людях, отважных воинах и свободолюбивых скальдах, и бренности всего земного:

Но всё покрыто здесь угрюмой ночи мглой,

Всё время в прах преобратило!

Где прежде скальд гремел на арфе золотой,

Там ветер свищет лишь уныло!

………………

Где вы, отважные толпы богатырей,

Вы, дикие сыны и брани и свободы,

Возникшие в снегах, средь ужасов природы,

Средь копий, средь мечей?

Погибли сильные!..……

(с. 174)

Подобное восприятие далекого исторического прошлого не является данью моде, как это нередко встречается; оно внутренне присуще Батюшкову-поэту, что подтверждается другим аналогичным описанием, где впервые в русской лирике дана поэтическая «формула» «тайного» языка природы:

Природы ужасы, стихий враждебных бой,

Ревущие со скал угрюмых водопады,

Пустыни снежные, льдов вечные громады

Иль моря шумного необозримый вид -

Всё, всё возносит ум, всё сердцу говорит

Красноречивыми, но тайными словами,

И огнь поэзии питает между нами.

(«Послание И. М. Муравьеву-Апостолу», 1814–1815; с. 186)

Стихотворение «На развалинах замка в Швеции», несмотря на наличие в нем элементов других жанров (баллады, оды), является все же элегией, той ее разновидностью, которую можно назвать исторической медитативной элегией.

Созерцательность, мечтательность, задумчивость, уныние, грусть, разочарование, сомнение - слишком общие понятия, в особенности когда речь идет о лирической поэзии; они наполняются разным психологическим содержанием, получающим различную окраску в зависимости от индивидуальности поэта. Мечтательность, например у сентименталистов (вернее у эпигонов этого направления), нередко была напускная, дань моде, излишне слезливая. В лирике Жуковского и Батюшкова мечтательность выступает в новом качестве, сочетаясь с элегической грустью, проникнутая философическим раздумьем, - поэтическое состояние, которое им обоим присуще внутренне. «В произведениях этих писателей (Жуковского и Батюшкова, - К. Г.), - писал Белинский, - …языком поэзии заговорили уже не одни официальные восторги. но и такие страсти, чувства и стремления, источником которых были не отвлеченные идеалы, но человеческое сердце, человеческая душа» (10, 290–291).

И Жуковский и Батюшков многим были обязаны Карамзину и сентиментализму, а также и «Арзамасу». В их мечтательности было много общего, но было и различие. У первого она носит преимущественно созерцательный характер с мистической окраской. У второго - мечтательность не «заменяется», как предполагал Белинский (6, 293), а сочетается с задумчивостью, - выражаясь словами самого Батюшкова, «задумчивостью тихой и глубокой».

Батюшков писал и в прозе. Прозаические опыты Батюшкова отражают общий процесс поисков новых путей, стремление автора к жанровому многообразию (см. гл. 3).

Батюшков рассматривал свои прозаические опыты как «материал для поэзии». Он обращался к прозе главным образом для того, чтобы «писать хорошо в стихах».

Белинский невысоко ценил прозаические произведения Батюшкова, хотя отмечал их «хороший язык и слог» и видел в них «выражение мнений и понятий людей своего времени» (1, 167). В этом плане прозаические «опыты» Батюшкова оказали воздействие на становление стиля пушкинской прозы.

Велики заслуги Батюшкова в обогащении русского поэтического языка, культуры русского стиха. В споре о «старом» и «новом слоге», в этом центральном вопросе общественно-литературной борьбы эпохи, имеющем более широкое значение, нежели проблема языка литературы, Батюшков стоял на позициях карамзинистов. Главными достоинствами «стихотворного слога» поэт считал «движение, силу, ясность». В своем поэтическом творчестве он придерживался этих эстетических норм, в особенности последней - «ясности». По определению Белинского, он внес в русскую поэзию «правильный и чистый язык», «звучный и легкий стих», «пластицизм форм» (1, 165; 5, 551).

Белинский признавал «важное значение» Батюшкова для истории русской литературы, называл Батюшкова «одним из умнейших и образованнейших людей своего времени», говорил о нем как об «истинном поэте», одаренном от природы великим талантом. Тем не менее в общих суждениях о характере и содержании поэзии Батюшкова критик был излишне суров. Поэзия Батюшкова казалась Белинскому «узкой», излишне личной, бедной по содержанию с точки зрения ее социального звучания, выражения в ней национального духа: «Муза Батюшкова, вечно скитаясь под чужими небесами, не сорвала ни одного цветка на русской почве» (7, 432). Белинский никак не мог простить Батюшкову его увлечение «легкой поэзией» Парни (5, 551; 7, 128). В суждениях критика, возможно, сказалось и то обстоятельство, что он писал о Батюшкове как о предшественнике Пушкина, в связи с Пушкиным - и в оценках лирики Батюшкова критерием мог служить необъятный мир поэзии Пушкина.

Рано определился круг элегических дум Батюшкова. Он глубоко верил в силу изначальных «первых впечатлений», «первых свежих чувств» («Послание И. М. Муравьеву-Апостолу»), которым поэт не изменял в течение всей своей творческой жизни. Поэзия Батюшкова замыкается преимущественно кругом личностных переживаний, и в этом источник ее силы и слабости. На всем протяжении своего творческого пути поэт остался верен «чистой» лирике, ограничив ее содержание личной темой. Лишь Отечественная война 1812 г. дала взрыв патриотических настроений, и то ненадолго. К этому времени относится желание Батюшкова выйти из своего замкнутого мира излюбленных мотивов, расширить границы элегии, обогатить ее тематически опытом других жанров. Поиски шли в разных направлениях, но Батюшков достиг ощутимых результатов там, где не изменял своему природному дару поэта-элегика. Он создал новые разновидности жанра, которым было суждено в русской поэзии большое будущее. Таковы его элегии-послания и медитативные, философско-исторические элегии.

Раздумье, наряду с мечтательностью, всегда было свойственно внутреннему миру Батюшкова. С годами в его лирике раздумье «под бременем печали» все больше приобретает мрачный оттенок, слышатся «тоска сердечная», «душевная скорбь», все отчетливее звучат трагические ноты, и как бы своеобразным итогом раздумий поэта о жизни звучит одно из последних его стихотворений:

Ты знаешь, что изрек,

Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?

Рабом родится человек,

Рабом в могилу ляжет,

И смерть ему едва ли скажет,

Зачем он шел долиной чудной слез,

Страдал, рыдал, терпел, исчез.

(1824; с. 240)

При обозрении литературного наследия Батюшкова создается впечатление неполноты. Поэзия его глубока по содержанию и значимости, но она, по определению Белинского, «всегда нерешительна, всегда что-то хочет сказать и как будто не находит слов» (5, 551).

Батюшков успел высказать не много из того, что было заложено в его богато одаренной натуре. Что же помешало живущей в душе его поэзии зазвучать в полный голос? В стихотворениях Батюшкова нередко встречается горечь обиды на то, что он «безвестен» и «забыт». Но не менее отчетливо звучит в них и горькое признание в том, что вдохновение оставляет его: «Я чувствую, мой дар в поэзии погас…» («Воспоминание», 1815). Батюшков переживал глубокую внутреннюю драму, ускорившую наступление кризиса, и он умолк… Но то, что он успел свершить, давало ему полное право отождествить созданный им образ истинного поэта с самим собой:

Пускай свирепый рок по воле им играет,

Пускай незнаемый, без злата и честей,

С главой поникшею он бродит меж людей;

………………

Но музам и себе нигде не изменит.

В самом молчании он будет все пиит.

(«Послание И. М. Муравьеву-Апостолу», с. 187)

Значение Батюшкова не исчерпывается тем, что он был непосредственным предшественником Пушкина. Элегии, послания и другие стихотворения Батюшкова имеют самостоятельную и непреходящую эстетическую ценность. Они вошли в сокровищницу русской литературы, составив один из важнейших этапов развития русской лирической поэзии.

...Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
А. С. Пушкин «Н Батюшкову»

Звуки итальянские! Что за чудотворец этот Батюшков.
А. С. Пушкин. Заметки на полях
«Поэзия... требует всего человека»,- говорил Батюшков в статье «Нечто о поэте и поэзии» (1815). «Поэзия, сей пламень небесный, который менее или более входит в состав души человеческой, сие сочетание воображения, чувствительности, мечтательности, поэзия нередко составляет и муку, и услаждение людей, единственно для нее созданных». У Батюшкова был исключительно возвышенный взгляд на поэзию и поэтическое творчество. Поэзия, считал он, уводит человека в мир мечты. Именно искусство слова способно передать «всю свежесть моего мечтания». Для поэта важно это местоимение моего: он хочет воспроизвести непосредственность своих жизненных впечатлений, особенно дорожа способностью запечатлеть увиденное впервые. «Ты прав, любимец муз! От первых впечатлений, // От первых, свежих чувств заемлет силу гений...» («Послание И. М. Муравьеву-Апостолу», 1814- 1815). «Мы видим первых чувств волшебную печать // В твореньях гения, испытанных веками...»; «...Все, все возносит ум, все сердцу говорит // Красноречивыми, но тайными словами // И огнь поэзии питает между нами».
Раскрывая грани понятий мечтание и мечта в стихотворениях Батюшкова разных лет, можно уловить, как менялась эта поэзия, общая ее направленность и тональность и как устойчиво сохранялось вместе с тем представление о поэзии самой поэзии.
С обращения к «мечте» как к живому существу начинается созданное юным Батюшковым в 1802-1803 гг. стихотворение «Мечта»:

О, сладостна мечта, дщерь ночи молчаливой,
Сойди ко мне с небес в туманных облаках...

Мечта как «дщерь...» было архаизмом уже и для Батюшкова: поэт опустил это слово, переделывая стихотворение. «Дщерь ночи молчаливой» - традиционная для классицистической поэтики метафора. Однако само обращение к «мечте» как сладостной (эпитет, который несколько раз повторится в стихотворении) утверждает чудодейственную силу поэзии. Мечта уводит человека в мир грез, позволяя ему забыться в этом мире: «О, сладостна мечта, ты красишь зимний день, // Цветами и зиму печальную венчаешь...» Юный поэт хочет жить лишь в этом мире: «Счастливая мечта, живи, живи со мной!» («счастливая», т. е. счастливо найденная). Мечта может утешить человека в горести: «Стократ мы счастливы мечтаньем скоротечным!» «Крылатые мечты» поэта далеки от реальной жизни, где «тусклый опытность светильник зажигает». Представление о назначении поэзии в этом раннем произведении Батюшкова романтическое. Идеал поэта - романтическая мечта. Он эту мечту поэтизирует.
Продолжая думать над стихотворением «Мечта» и его переделывать, Батюшков включил в 1817 г. новую его редакцию в «Опыты в стихах и прозе» (единственное, вышедшее при жизни автора, с его участием, собрание сочинений). То же стихотворение начинается по-другому:

Подруга нежных муз, посланница небес,
Источник сладких дум и сердцу милых
слез, Где ты скрываешься, мечта, моя богиня?

Обращение к мечте не менее патетично, чем раньше; мечта обожествляется. Но эпитеты-приложения в самой своей образности приобретают большую конкретность. Мечта переносит поэта в далекие края,- очертания их тоже более реальные. Поэт видит «юношей безмолвных», которые, «склоняяся на щиты, стоят кругом костров, // Зажженных в поле брани...». Мы улавливаем изменение поэзии Батюшкова за прошедшие годы - большую приближенность ее к жизни. Однако представление о мечтании и мечте как сущности поэтического видения мира сохранится то же. Вновь повторится найденная раньше формула: «Мечтание - душа поэтов и стихов». Погруженный в мир мечты, как и раньше, «хижину свою поэт дворцом считает // И счастлив - он мечтает». В новой редакции последние слова выделены курсивом: перед читателем возникает образ романтически настроенного, мечтающего человека. Погруженность в мечтания - особое психологическое бытие поэта. («...Погруженный в мое мечтание...» - скажет Батюшков в очерке «Прогулка в Академию художеств», передавая привычное для поэта состояние творческой сосредоточенности - отметим вновь местоимение мое). В стихотворении «Мечта» раскрывается и философская сущность поэзии. Это не только особенное, поэтическое видение мира, но и поэтическое преображение его. Все, к чему прикасается рука истинного художника, преображается как по волшебству. Таким преображенным, поэтически воскрешенным в музыке слова предстает мир в поэзии Батюшкова.

Константин Николаевич Батюшков родился 18(29) мая 1787 г. в Вологде в небогатой дворянской семье. Мальчик рано лишился матери. Близкими ему людьми были сестры. В письмах к ним, в особенности к старшей сестре А. Н. Батюшковой, на протяжении многих лет раскрывается душа доверчивая и ранимая. Душевная хрупкость была особенностью Батюшкова не только в юные годы.
Чувство преклонения вызывал у Батюшкова его двоюродный дядя - поэт и просветитель М. Н. Муравьев, в доме которого он жил в отроческие годы. Человек редкого благородства, М. Н. Муравьев развивал в своих философских сочинениях на этические темы (характерно их название: «О нравственном законе», «Нравственное одобрение», «Достоинство человека») идеи о назначении человека как «просвещенного гражданина». Высшая цель жизни человека, считал он, в «посвящении самих себя отечеству». «...Самые тайные помышления его души... клонились к пользе общественной, к любви изящного во всех родах и особенно к успехам отечественной словесности»,- писал Батюшков о Муравьеве.
После окончания в Петербурге двух частных пансионов, где он изучал французский и итальянский языки, Батюшков поступил на службу в министерство народного просвещения. Подружившись с Н. И. Гнедичем, именно ему, тоже поэту, поверял он самые сокровенные свои переживания. Письма Батюшкова Гнедичу долгие годы - исповедь души, которая ищет понимания. «...Писать тебе есть нужда сердца, которому скучно быть одному, оно хочет излиться...» (1 апреля 1809 г.); «В дружбе мой девиз - истина и снисхождение. Истину должно говорить другу, но столь же осторожно, как и самолюбивой женщине; снисходительному должно быть всегда» (19 сентября 1809 г.). Позже Батюшков признается в письме к А. Вяземскому, сколь важна была ему «одобрительная улыбка дружества» (23 июня 1817 г.).
Как естественное продолжение писем друзьям, часто в контексте писем возникали стихотворные «дружеские послания». Этот жанр, распространенный в русской поэзии начала XIX в. (вообще традиционный для мировой литературы начиная с античности), был исключительно органичен для Батюшкова, как позже и для Пушкина с его щедростью дружеских чувств, выражаемых в стихах. «Письма к друзьям... мой настоящий род»,- скажет Батюшков Гнедичу в 1817 г. В форме «послания к Жуковскому и Вяземскому» написаны «Мои пенаты» (1811-1812)-одно из самых светлых по мироощущению произведений Батюшкова, поэтическая картина жизни «в мирной сени», где поэт хотел бы видеть друзей. «Доступен добрый гений // Поэзии святой // И часто в мирной сени // Беседует со мной. // Небесно вдохновенье, // Порыв крылатых дум!» «Друзья мои сердечны! // Придите в час беспечный // Мой домик навестить...»
Тема «дружества» - одна из наиболее вдохновенных в поэзии Батюшкова. В общении с друзьями была для него радость жизни. В посланиях к понимавшим его людям говорил он чаще всего и о своем поэтическом творчестве. К ним обращался поэт в стихотворении 1815 г.: «Вот список мой стихов, // Который дружеству быть может драгоценен... ...Дружество найдет мои в замену чувства - // Историю моих страстей, // Ума и сердца заблужденья... И, словом, весь журнал // Здесь дружество найдет беспечного поэта...» Именно это обращение «К друзьям» Батюшков предпослал «Опытам в стихах» - второму тому своих сочинений. Произведения отражали пережитое поэтом за многие годы.
Это была эпоха, насыщенная важными событиями в политической и общественной жизни России. В начале XIX в. страна перенесла несколько войн. Могущество государства подрывали внутренние социальные противоречия, позором общества было крепостничество. Революционные идеи «Путешествия из Петербурга в Москву», трагическая судьба книги и ее автора - важнейшее событие в истории русской общественной жизни на рубеже двух столетий. Последователи А. Н. Радищева, демократически настроенные писатели, среди которых был и сын автора «Путешествия» Н. А. Радищев, вошли в «Вольное общество любителей словесности, наук и художеств». В 1805 г. к этому союзу присоединился и Батюшков.
Литературные общества начала XIX в. объединяли людей для обсуждения волновавших их злободневных проблем - и это были вопросы не только искусства. Идеи «общего блага» вдохновляли деятельность людей того круга, в который входил Батюшков. Под впечатлением смерти поэта-просветителя И. П. Пнина, возглавлявшего «Вольное общество», Батюшков писал в 1805 г.: «Пнин был согражданам полезен, // Пером от злой судьбы невинность защищал...»
В 1807 г. Батюшков принимает участие в войне, которую Россия вела с Францией. Позже в войне со Швецией он совершит поход в Финляндию. Увиденное и пережитое на полях сражений отразилось - часто в романтическом преломлении - в его стихах. «Воспоминание» (1807-1809) воскрешает «бурю дней», перенесенную юным мечтателем, когда война предстала перед ним со всеми ужасами:

...О Гейльсбергски поля! в то время я не знал, Что трупы ратников устелют ваши нивы, Что медной челюстью гром грянет с сих холмов, Что я, мечтатель ваш счастливый, На смерть летя против врагов, Рукой закрыв тяжелу рану, Едва ли на заре сей жизни не увяну... И буря дней моих исчезла, как мечта! Осталось мрачно воспоминанье...

На фоне тягостной картины войны возникает образ Эмилии, проявившей трогательную заботу о раненном под Гейльсбергом Батюшкове. Чувство нежности и любви заполнило душу поэта. Об этом он говорит в стихотворении «Выздоровление» (1807). Этот мотив есть и в одной из редакций «Воспоминания»:

Ужели я тебя, красавица, забыл,
Тебя, которую я зрел перед собою
Как утешителя! Как ангела добра!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Какое счастие с весной воскреснуть ясной!
(В глазах любви еще прелестнее весна!)

Эти стихи поэт опустил при публикации «Воспоминания» в «Опытах», но они были уже напечатаны в 1809 г. в «Вестнике Европы» под названием «Воспоминания 1807 года».
Отметим в приведенных строках проходящую через всю поэзию Батюшкова особенность - тончайшее ощущение поэтом звукового состава слова, музыкальное звучание не только самого стиха - как ритмически организованной, рифмованной речи,- но и каждого слова в стихе. Благозвучие батюшковского стиха - замечательное достижение художника. В последних строках ощутима аллитерация - повторение согласного «с»: «счастие с весной воскреснуть ясной... прелестнее весна». Во многих строках - ассонансы, преобладание, в частности, гласного «в» («я»): «Я тебя, красавица, забыл, тебя, я как утешителя, как ангела добра».
Одной из животрепещущих проблем, вокруг которой в начале XIX в. кипели споры и страсти, была стилистическая реформа Н. М. Карамзина, ставившая целью сблизить книжный язык с разговорным, «утончить» язык как средство выражения внутреннего мира человека. Вместе с другими писателями Батюшков участвует в полемике с «шишковистами» - защитниками архаичных форм русского языка и литературного стиля, вошедшими в 1811 г. в общество «Беседа любителей русского слова» («Беседа» объединяла писателей разных направлений). Одним из нововведений «карамзинистов» была попытка расширить лексические возможности русского языка - для обозначения, в частности, общих понятий - путем переводов с французского. А. С. Шишков" был противником «чужеязычия», как он говорил, «нововыдуманных слов», «чужестранного состава речей».
В 1809 г. Батюшков написал острополемичную по тону, шутливо-сатирическую поэму «Видение на берегах Леты». Произведение не было напечатано при жизни автора, но распространилось в списках, и именно эти списки стали источником позднейших публикаций. «Странный сон» (в одном из списков «чудный сон»), явившийся поэту на «брегу реки забвенья», позволил ему утопить в Лете «стихи и прозу безрассудны». Современники без труда узнавали остроумно изображенных авторов и их произведения.

«Да кто ты сам?» - «Я также член ;
Кургановым писать учен;
Известен стал не пустяками,
Терпеньем, потом и трудами;
Аз есмь зело славенофил ».

Это А. С. Шишков. Сказать о почетном члене (будущем президенте) Российской Академии наук, что он «учен» языку по простейшей «Грамматике» Н. Г. Курганова, было сатирическим уколом. Фраза «Аз есмь зело славенофил», составленная из трех устаревших старославянских слов и одного изобретенного самим Батюшковым для обозначения приверженца старины (оно вошло в лексику русского языка), искусно пародировала не столько даже стиль самого Шишкова, сколько защищавшиеся им стилистические принципы. В некоторых вариантах «Видения» Лета поглощала «славенофила». В более распространенных списках «за всю трудов своих громаду» он забвения избегал. Позже в пародийно-сатирической поэме «Певец в Беседе любителей русского слова» (вариант заглавия: «...славянороссов») Батюшков изобличит «славенофила... мужа неукротимого» именно за его активность.
Под сатирическое перо писателя попали в «Видении» многие известные в те годы имена. Современники могли узнать Е. И. Титову, автора сентиментального произведения «Густав Ваза, или Торжествующая невинность. Драма в пяти действиях. СПб., 1810». На титульном листе книги стояло: «Представлена в первый раз на Придворном С. П.-бургском Театре Июня 27 дня 1809 года». Писавший эти главы «Видения» осенью 1809 г., когда книга еще не вышла в свет, Батюшков находился, по-видимому, под впечатлением театрального представления.

«Вот мой Густав, герой влюбленный...» -
«Ага! -судья певице сей,-
Названья этого довольно:
Сударыня! мне очень больно,
Что вы, забыв последний стыд,
Убили драмою Густава.
В реку, в реку!» О, жалкий вид!
О, тщетная поэтов слава!
Исчезла Сафо наших дней
С печальной драмою своей;
Потом и две другие дамы,
На дам живые эпиграммы,
Нырнули в глубь туманных вод.

Приведенные стихи полны сатирического блеска. Иронично отнесенное к незадачливой писательнице имя прекрасной древнегреческой поэтессы Сафо (Сапфо). Ассоциация возникала не только по контрасту: по преданию, Сафо из-за несчастной любви бросилась в море; «Сафо наших дней» поглощала «река забвения». Драму о Густаве автор «Видения» назвал «печальною» - не потому, что в ней происходят печальные события. Напротив, справедливость торжествует: добродетельный правитель Густав (к тому же «любимый» народом) соединяет руки любящих Матильды и Армана, жертвуя своей любовью к Матильде. Но все сцены драмы окрашены в сентиментальные гона. Матильда играет «печальную арию»; «Арман с горести уходит»; «... Горестное мое сердце!» - восклицает герой. Именно этот «горестный» тон и служит в «Видении» предметом иронии.
Карикатурны и две другие пишущие дамы, которые выглядят как «на дам живые эпиграммы». В письме А. Н. Оленину 23 ноября 1809 г. Батюшков говорил об изображенных им в поэме «трех Сафах». «Имя «Сафо» приобретало еще более обобщенный смысл: «Тут Сафы русские печальны...» Стихи отличаются изяществом. Легкость придает им классический ямб, музыкальность - найденные рифмы и особенно аллитерации: улавливаемое повторение «м» («драмою», «дамы», «дам», «эпиграммы»), в некоторых строках - «и» («нырнули, «туманных»). Батюшков искусно играет словами - в его стихах они звучат как музыка.
В «реке забвения стихов» не утонули басни Крылова: «О, чудо - всплыли все...» «Бессмертный Крылов,- говорил Батюшков в одном из писем,- бессмертный - конечно, так! Его басни переживут века». О своей «Лете» Батюшков писал Гнедичу, что она «останется... как творение оригинальное и забавное... в котором человек, несмотря ни на какие личности, отдал справедливость таланту и вздору».
«Насмешник смелый.. - сказал об авторе «Видения на берегах Деты» Пушкин («Городок», 1815). Определение смелый, отнесенное к писателю,- емкое в пушкинском употреблении - означало и дерзкий, и дерзостный, и дерзновенный. «Сатиры смелый властелин»,- скажет позже Пушкин о Фонвизине. Именно этому писателю, «насмешнику, лаврами повитому», поручает он в «Тени Фонвизина» (1815) вершить суд над «бессмысленными» поэтами. «Насмешник смелый» Батюшков «в волнах туманной Леты // Их гуртом потопил» («Городок»). В «Тени Фонвизина» Пушкин использует в какой-то мере сатирический прием Батюшкова: писатель является «в виде привиденья» «певцов российских посетить».
И у Батюшкова в «Видении», и у Пушкина в «Городке» Лета и ее воды «туманные» - эпитет, распространенный в русской поэзии начала XIX в., имеет в шутливо-ироническом контексте названных произведений реальный смысл, означая: существующий в фантазии, воображаемый, хотя у Батюшкова, писавшего о «туманных водах», этот эпитет сохраняет и оттенок изобразительности.

Наступил «бурный и славный 1812 год», как сказал о нем Батюшков. Отечественная война была поворотным этапом в жизни русского общества, временем пробуждения гражданского самосознания. Тема Отечественной войны в стихах и прозе - особая тема русской литературы. Как живой отклик на события дня, входит она и в поэзию Батюшкова. Не сразу вступивший на поле брани, Батюшков, однако, с самого начала стал очевидцем бед войны - страшного московского пожарища; он видел толпы беженцев на дорогах. Живший последние годы в Москве, Батюшков писал Гнедичу в 1811 г.: «Что же до Москвы касается, то я ее люблю, как душу...» («Любить как душу» - излюблеииое выражение Батюшкова. Так он писал о дорогих ему людях. Так говорил о книгах в письме сестре: «Я их люблю как душу».) Москва предстала перед Батюшковым, «дымящаяся в развалинах». Негодования исполнены письма поэта этого времени и его стихи. «Москвы нет! Потери невозвратные! Гибель друзей, святыня, мирное убежище наук, все осквернено шайкою варваров!.. Сколько зла! Когда будет ему конец?.. Мы все в чаду». В послании «К Дашкову» (1813; в «Опытах» автор включил это стихотворение в раздел «Элегий») из глубины души вылились строки: «Мой друг! я видел море зла // И неба мстительного кары: // Врагов неистовых дела, // Войну и гибельны пожары... // Бродил и Москве опустошенной, // Среди развалин и могил...»
В пору всеобщего народного бедствия поэзия не может воспевать радости жизни, ее назначение в ином - сказать об этих бедствиях и страданиях. В поэзии Батюшкова начинает звучать в полную силу не только сама гражданская тема, но и утверждение гражданственности как принципа художественного творчества, защита этого принципа от тех» кто думает о поэзии иначе; Гневное «Нет!»- пронизывает заключительные строки послания «К Дашкову»:

Нет, нет! талант погибни мой
И лира, дружбе драгоценна,
Когда ты будешь мной забвенна,
Москва, отчизны край златой!

В 1813 г. Батюшков оказывается в гуще военных действий. Он участвует в сражении под Лейпцигом. В этой битве Батюшков потерял «доброго, милого товарища трех походов, истинного друга» И. А. Петина (письмо Гнедичу» октября 1813 г.). Памяти Петина посвящено стихотворение «Тень друга» (1814), написанное во время морского плавания. «Я берег покидал туманный Альбиона: // Казалось, он в волнах свинцовых утопал„.» - так начинается это произведение, воссоздавая те реальные обстоятельства, при которых происходит невероятное: появляется тень погибшего товарища. Об этом переезде из Англии Батюшков рассказал в письме Д. П. Северину 19 июня 1814 г. Поэт всегда поэт: художественная острота в восприятии окружающего проявилась и в его письмах. «Море заструилось...» - мог сказать только художник, тонко чувствующий изобразительные возможности слова,- изобразительные даже в передаче движения. («Пластический Батюшков», заметит об этой особенности дарования поэта Белинский. «...Волнах свинцовых...» - еще одна подтверждающая эту «пластичность» художника деталь.) «Какое неизъяснимое чувство родилось в глубине души моей! Как я дышал свободно! Как взоры и воображение мое
детали с одного конца горизонта на другой! На земле повсюду преграды: здесь ничто не останавливает мечтания, и все тайные надежды души расширяются посреди безбрежной влаги». Глубокое раздумье над жизнью и эмоциональная сила заключены в этих строках, написанных в порыве вдохновения! В письме и горечь от воздвигаемых людьми преград, и мечта о свободном полете поэтического воображения. «...Безбрежной влаги...» - искусно найденный эпитет. Строки письма - подлинная поэзия в прозе.
Письмо интересно и как свидетельство самого процесса художественного творчества: оно передает психологическое состояние, мысли и чувства Батюшкова во время плавания, когда начали у него слагаться стихи. «Как очарованный, у мачты я стоял... Мечты сменялися мечтами, // И вдруг... то был ли сон? ... предстал товарищ мне, // Погибший в роковом огне // Завидной смертию, над плейсскими струями... Тень незабвенного! ответствуй, милый брат!» Обращение к тени погибшего - прием, характерный для романтической поэзии. Вызванное глубоким жизненным переживанием, произведение это овеяно дымкой романтической поэтики.
Теме войны посвящено стихотворение «Пленный» (1814), исполненное высоких чувств, прекрасных душевных порывов. «Какие радости в чужбине? // Они в родных краях...» - скорбит попавший в плен русский воин. Стихотворение построено как горькое обращение пленного к реке, напоминающей ему родной Дон.

«Шуми,- он пел,- волнами, Рона,
И жатвы орошай, Но плеском волн - родного Дона
Мне шум напоминай!»

Три раза повторится в стихотворении это обращение: «Шуми, шуми волнами, Рона...» Изумительны в этих строках аллитерации: придающее стихам благозвучие повторение «м», «к», «л» и имеющее особый смысл повторение «ш» в словах «шуми, шуми», «орошай», «шум». Против приведенных строк Пушкин написал на полях «Опытов»: «Прекрасно».
Как воспоминание о «следах протекших лет и славы», размышление над жизнью веков построено стихотворение «На развалинах замка в Швеции» (1814). К теме войны поэт обратится и годы спустя в стихотворении «Переход через Рейн», имеющем подзаголовок «1814» - время похода, участником которого был он сам.
Жизнь поэта не должна противоречить духу его поэзии, жизнь и творчество неотделимы - в этом пафос статьи Батюшкова «Нечто о поэте и поэзии». «...Живи, как пишешь, и пиши, как живешь...»; «Я желаю... чтобы поэту предписали особенный образ жизни, пиитическую диэтику...» Возвышенный строй мыслей и чувств Батюшкова определял душевный настрой его поэзии, придавая окрыленность поэтической мечте. Романтический дух поэзии Батюшкова не противоречил устремленности его в жизни к идеалу, незащищенности от уколов грубой действительности. Хорошо знавшая поэта Е. Г. Пушкина, о которой Батюшков отзывался как о женщине «с добрым сердцем, с просвещенным умом», вспоминала: «Оттенок меланхолии во всех чертах его лица соответствовал его бледности и мягкости его голоса, и это придавало всей его физиономии какое-то неуловимое выражение. Он обладал поэтическим воображением; еще более поэзии было в его душе. Он был Энтузиаст всего прекрасного. Все добродетели казались ему достигаемыми».
«Сердце человеческое есть лучший источник поэзии»,- говорится в статье Батюшкова «Вечер у Кантемира» (1816). «Щастлив тот, кто пишет потому, что чувствует» - читаем в записной книжке поэта. Многое из того, о чем писал Батюшков в стихах, было прочувствовано и пережито им самим. Но что-то в его произведениях было и от художественного вымысла, шло от литературной традиции. Когда Пушкин в послании «К Батюшкову» (1814) говорил о нем: «Наш Парни российский»,-не имел ли он в виду не только то, что поэзия Батюшкова некоторыми своими мотивами - прежде всего эротическими - напоминает лирику французского поэта, но и то, что сами эти мотивы связаны в какой-то мере с поэтической традицией, с Парни? Батюшков много переводил из этого поэта. Направляя в феврале 1810 г. Гнедичу свой перевод стихотворения «Привидение», он писал: «Посылаю тебе, мой друг, маленькую пьеску, которую взял у Парни, то есть завоевал. Идея оригинальная». Батюшков подчеркнул вольность своего перевода. Есть у поэта и «подражания» Парни и Грессе. Роль вымысла в таких «подражаниях» особенно велика. Но и в оригинальных созданиях воображение нередко уносило поэта в мир причудливого вымысла. «Фантазия крылата» творила в его произведениях чудеса. «Роскошь» воображения отметил Пушкин в элегии «Таврида» (1815), называя ее в своих заметках на полях книги лучшей в «Опытах в стихах и прозе», хотя в перечне достоинств, по которым Пушкин считал эту элегию «лучшей», на первом месте стояло «по чувству...». «Певец Пенатов и Тавриды»,- сказал Пушкин о Батюшкове в статье 1830 г., выделяя наиболее характерные для него как поэта произведения.
Характерным для Батюшкова в юные годы было воспевание радости жизни, иногда эпикурейское упоение жизнью. Поэтическая формула Пушкина «радости певец» передавала пафос творчества Батюшкова в ранний его период. Но в стихах Батюшкова с самого начала звучали и элегические и трагические ноты. Батюшков писал элегии, хотя не всегда это были элегии в традиционном понимании жанра, какими были элегические произведения Жуковского или переведенные Жуковским элегии европейских поэтов. Особенно усилились элегические мотивы в стихотворениях Батюшкова в последние годы его поэтической деятельности.
Батюшков чувствовал родственность своей поэзии творчеству Жуковского: как и мечтательная поэзия Жуковского, она была устремлена к идеалу. В шутку называя Жуковского своим «собратом по Аполлону», Батюшков считал его «исполненным счастливейших качеств ума и сердца». В одну из горьких минут в августе 1815 г. Батюшков писал ему: «Дружба твоя - для меня сокровище, особливо с некоторых пор. Я не сливаю поэта с другом. Ты будешь совершенный поэт, если твои дарования возвысятся до степени души твоей, доброй и прекрасной, и которая блистает в твоих стихах: вот почему я их перечитываю всегда с новым и живым удовольствием, даже и теперь, когда поэзия утратила для меня всю прелесть».
Еще одно разочарование в жизни пережил Батюшков. Не ответила взаимностью на его чувство А. Ф. Фурман, которой поэт хотел предложить руку. Именно этим переживанием навеяна элегия 1315 г. «Я чувствую, мой дар в поэзии погас, // И муза пламенник небесный потушила...» - одно из самых эмоционально напряженных и совершенных по форме лирических произведений Батюшкова (в «Опытах» было напечатано только начало стихотворения: автор не хотел, чтобы стали известны его стихи столь личного содержания). Произведение это имеет, несомненно, обобщающий смысл. Пленительный женский образ олицетворяет для поэта все самое дорогое в жизни: «Твой образ я таил в душе моей залогом // Всего прекрасного». Этот образ сопровождал поэта «и в мире и в войне», был для него источником вдохновения. «Что в жизни без тебя? Что в ней без упованья, // Без Дружбы, без любви - без идолов моих?.. // И муза, сетуя, без них // Светильник гасит дарованья». Горечь разочарования, душевная опустошенность гасят «светильник... дарованья» - столь характерная для Батюшкова, выстраданная им и всем его творчеством метафора. Когда Жуковский упрекнул Батюшкова за его слова о дружбе в этом стихотворении, автор так ответил ему 27 сентября 1816 г.: «Когда я писал: без дружбы и любви, то божусь тебе, не обманывал ни тебя, ни себя, к несчастию! Это вырвалось из сердца. С горестью признаюсь тебе, милый друг, что за минутами веселья у меня бывали минуты отчаяния». Элегия и была написана в минуту отчаяния: «Нет, нет! Себя не узнаю // Под новым бременем печали!» Трагизм судьбы поэта в условиях окружающей его действительности- одна из самых значительных тем в творчестве Батюшкова. В заметке «Две аллегории» поэт говорит, что хотел бы видеть пластическое воплощение трагической идеи: «..«Напишите мне гения и фортуну, обрезывающую у пего крылья... лицо несчастного гения». По изображение должно было, по мысли Батюшкова, иметь благополучную концовку: «Надобно, непременно надобно воскресить бедного гения!»
Трагизмом был овеян для Батюшкова образ гениального итальянского поэта XVI в. Торквато Тассо - преследуемого и гонимого всю жизнь, лишь перед смертью получившего признание.
Что читает поэт? Что он переводит? Круг избранных им авторов характеризует и его духовный облик. Батюшков увлекается античной поэзией. «Задумчивый и неясный Тибулл»-.любимый им древнеримский поэт, которою он переводит, «...я, ваш маленький Тибулл или, проще, капитан русской императорской службы...» - шутит -он в письме Д. И. Дашкову 25 апреля 1844 г., .подчеркивая близость своей поэзии древнему автору. Батюшков создает переводы «Из греческой антологии», изданные в 1820 г. отдельной книгой. «Подражания древним» - называет поэт цикл своих стихотворений, в которых -стремится передать дух античности, присущий древним философический взгляд па жизнь.
Глубокий интерес проявляет Батюшков к итальянской поэзии нового Бремени. «Чем более вникаю в итальянскую словесность, тем более открываю сокровищ истинно классических, испытанных веками» (письмо П. А. Вяземскому 4 марта 1817 г.}. «Ариост и Тасс», «Петрарка»- назвал Батюшков свои статьи с поэтах, имела которых «сияют», по его славам, «в истории «италиянской».
«Подобно Тассу, любить и страдать всем сердцем»-было девизом жизни самого Батюшкова. «Истинный поэт, истинный любитель всего прекрасного не может существовать без деятельности... Тасс, несчастный Тасс, в ужасном заключении беседовал с музами». «Несчастный»-это слово Батюшков повторяет без конца, говоря о Тассо. 4 марта 1817 г. он пишет И. А. Вяземскому: «Перечитал все, что писано о несчастном Тассе».
Трагической судьбе Тассо Батюшков посвятил два логических произведения. Еще в 1808 г. переведенным им главам «Освобожденного Иерусалима» Батюшков хотел предпослать обращение «К Тассу»: «Торквато, кто испил все горькие отравы // Печалей и любви и в храм бессмертной славы, // Ведомый музами, в дни юности проник,- // Тот преждевременно несчастлив и велик!.. Ты узник стал, Торквато! // В темницу мрачную ты брошен, как злодей... Имело ли конец несчастие поэта?» Одно из ранних произведений Батюшкова - быть может, местами сентиментальное по тону - тем не менее проникнуто глубоким ощущением несправедливости судьбы, преследовавшей Тассо.
В 1817 г. был написан «Умирающий Тасс», в примечании к которому автор говорил: «Фортуна, коварная до конца, приготовляя решительный удар, осыпала цветами свою жертву».

Какое торжество готовит древний Рим?
Куда текут народа шумны волны?
К чему сих аромат и мирры сладкий дым,
Душистых трав кругом кошницы полны?

Так эмоционально напряженно - вопрос за вопросом - начинается это скорбное повествование о чествовании погибающего поэта. Тассо обращается к собравшимся вокруг друзьям после чего звучит голос автора:

И с именем любви божественный пегас.
Друзья над ним в безмолвии рыдали,
День тихо догорал... и колокола глас
Разнес кругом по стогнам весть печали;
«Погиб Торквато наш! - воскликнул с плачем Рим,-
Погиб певец, достойный лучшей доли!..»
Наутро факелов узрели мрачный дым;
И трауром покрылся Капитолий.

Приведенные строки - одни из самых проникновенных в творчестве Батюшкова: в них и величавая торжественность, и простота. Какой глубокий смысл имеет хотя бы одна эта деталь: «...в безмолвии рыдали». Стихи пленяют и своей «плавностью», как любил говорить об этом свойстве поэзии сам Батюшков (отметим, в частности, аллитерирующее «л»). Однако воспроизводимые автором сетования Тассо на свою судьбу, в особенности когда он говорит о себе в третьем лице («Торквато вас исторг из пропасти времен»), приобретают чрезмерный характер. Это ощущал в какой-то мере и сам автор, говоря в письме П. А. Вяземскому 23 июня 1817 г.: «Мне нравится план и ход более, нежели стихи; ты увидишь, что я говорю правду...» Батюшков назвал свое произведение элегией. Однако по своему построению, включавшему элементы сюжета, Это была скорее не элегия как жанр лирической поэзии и даже не историческая элегия, как иногда считается, а маленькая поэма. Ее композиция - «план я ход» - казались самому автору удачно найденными. Смутное недовольство в чем-то своим произведением, которое испытывал Батюшков, как бы подхватил Пушкин в заметках на полях «Опытов в стихах и прозе». Против «Умирающего Тасса» он написал: «Добродушие историческое, но вовсе не поэтическое». Риторический топ сетований Тассо снижал силу художественного воздействия произведения. Участь Тассо была слишком волновавшей Батюшкова, слишком личной для него темой.
В 1816 г., вступая в московское «Общество любителей российской словесности», Батюшков произнес «Речь о влиянии легкой поэзии на язык», в которой говорил о том, что было ему дороже всего в словесности. В начале XIX в. в творчестве поэтов сентиментального и романтического направления «легкая поэзия», отражавшая мир человеческих чувств, воспринималась как вполне серьезный жанр. (В XVIII в. «легкую» - «анакреонтическую» - поэзию противопоставляли «важной» оде.) Батюшков понимал «легкий род поэзии» еще более расширительно - для него это было высокое искусство. «В легком роде поэзии,- говорил он,- читатель требует возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге, гибкости, плавности; он требует истины в чувствах...»
Выраженная в совершенной художественной форме «истина в чувствах» - таково было эстетическое требование к поэзии, предъявлявшееся Батюшковым в зрелые годы его творчества. Именно этот критерий станет основным и для Пушкина в определении истинности поэзии. «Есть чувство»,- заметил Пушкин о стихотворении Батюшкова «В день рождения N.», и это означало, что стихотворение написано сердцем. «Гармония»,- говорил иногда в подобных случаях Пушкин, употребляя это слово в общеэстетическом аспекте, имея в виду гармонию поэтической мысли и формы ее выражения. «Прелесть и совершенство - какая гармония!» - заметил он о стихотворении Батюшкова «Тень друга». Пушкин употреблял слово «гармония» и в более узком смысле: благозвучие стиха. «Усечение гармоническое»,- написал он на полях книги Батюшкова против строки: «Ни быстрый лет коня ретива». Заметки Пушкина на полях книги, сделанные дважды - в начале 20-х гг. и в конце 1830 г., не предназначавшиеся для печати,- были своеобразной творческой лабораторией Пушкина. Критерии, с какими подходил Пушкин к оценке стихотворений Батюшкова,- критерии истинности поэзии.
Считавший сердце человеческое лучшим источником поэзии, особенно дороживший теми произведениями, которые вылились из души, Батюшков стремился, однако, скрыть иногда от посторонних взглядов свои подлинные чувства, особенно безответную любовь. Вот почему, готовя вместе с Гнедичем издание «Опытов в стихах и прозе», он опустил некоторые прекрасные лирические
строки: стихи были заменены многоточием. Чтобы не задевать самолюбие продолжавших писать и печататься поэтов, Батюшков не хотел публиковать в «Опытах» и своп полемические поэмы: «Лету ни за миллион не напечатаю».
Если второй том «Опытов» составили сочинения в стихах, то первый том включал критические статьи и очерки. Батюшков-прозаик писал естественно и просто. Очерковые зарисовки Батюшкова в форме «писем»: «Прогулка в Академию художеств) («Письмо старого московского жителя к приятелю, в деревню его Н.»), «Путешествие в замок Сирей» («Письмо из Франции к Д. В. Дашкову»)- прекрасные страницы русской художественной прозы.
Среди вошедших в «Опыты» статей было рассуждение «Нечто о Морали, основанной на Философии и Религии» (1815), которое говорило о том, что отношение Батюшкова к окружающей его действительности с годами становилось вес более критическим. «...Мы живем в печальном веке...» - с горечью писал поэт, характеризуя нравственное состояние общества. «Какая мудрость в силах дать постоянные мысли гражданину, когда зло торжествует над невинностию и правотою?» Спасение от зла Батюшков склонен был видеть в религиозной вере. Об этом же он писал в стихотворении «Надежда» («Точнее бы Вера»,- заметил на полях «Опытов» Пушкин): «Кто, кто мне силу дал сносить // Труды, и глад, и непогоду, // И силу - в бедстве сохранить // Души возвышенной свободу?»
Критическое отношение Батюшкова к общественному устройству России проявилось в ряде его высказываний - в этом смысле он был сыном своего времени, разделяя образ мыслей и па-строение передового русского дворянства после Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов. Существует предположение, что Батюшков знал о возникновении в России тайных политических обществ.
Письма Батюшкова конца десятых годов отражают душевную смятенность поэта, усугубленную расстроенным здоровьем. Обычно тяготившийся службой, Батюшков начинает усиленно добиваться назначения на дипломатическую службу в Италии, надеясь, что поездка на родину любимых им поэтов принесет его душе обновление, а климат благотворно скажется на здоровье. В первые месяцы письма Батюшкова из Италии блестят яркими зарисовками увиденного. «Рим - книга: кто прочитает ее?» - пишет он в феврале 1819 г. Л. Н. Оленину - «любителю древности» (как назвал его поэт в своем посвящении к произведению «Гезиод и Омир - соперники»). 24 марта Батюшков признается А. И. Тургеневу: «Днем весело бродить по набережной, осененной померанцами в цвету, но в вечеру не худо посидеть с друзьями у доброго огня и говорить все, что на сердце». Первого августа в письме В. А. Жуковскому Батюшков высказывает мудрую мысль: «Здесь, на чужбине, надобно иметь некоторую силу душевную, чтобы не унывать в совершенном одиночестве». Такую силу поэт находит не всегда. Здоровье его «ветшает беспрестанно». Все больше дает себя знать душевная сломленность. Батюшков начинает болезненно воспринимать происходящее. Так именно можно объяснить его реакцию на появление в 1821 г. в «Сыне отечества» стихов, написанных как бы от его имени. «..Удар нанесен. Вот следствие: я отныне писать ничего не буду и сдержу слово»,- пишет он Гнедичу в августе 1821 г. из Теплица, где находятся на лечении. На расстоянии времени можно особенно понять весь трагизм этого решения - не писать. «Светильник» дарования, о котором поэт столько раз говорил в своих стихах и прозе, был светильником его жизни. Батюшков сжигает все, что было им написано в Италии. Потрясенный известием о душевном заболевании Батюшкова, Пушкин пишет брату 21 июля 1822 г.; «Быть нельзя; уничтожь это вранье». Более двадцати лет неизлечимо больной поэт провел в Вологде, окруженный заботой родных. Умер Батюшков в 1855 г.
Творческая деятельность поэта редкого дарования оказалась оборванной на полуслове. «Уважим в нем несчастия и не созревшие надежды»,- с горечью писал Пушкин. Строки юного Пушкина в послании «К Батюшкову» об «умолкнувшем» певце приобрели грустно-символический смысл. Сам Батюшков, чувствуя, как угасают его силы, сказал однажды знакомому, навестившему его еще в начале болезни: «...Что говорить о стихах моих!.. Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди узнай теперь, что в нем было» («Старая записная книжка П. А. Вяземского»). Так мог сказать только художник, пластически образно воспринимающий мир. Сравнение себя с человеком, несущим сосуд (сосуд красивый - так оценивает свое искусство сам поэт; сосуд на голове - зыбкое, неустойчивое положение), напоминает художественный образ в одном из последних стихотворений Батюшкова. Написанное в 1821 г. уже надломленным человеком, это произведение из цикла «Подражания древним» передает мрачное состояние духа поэта в это время (в таком настроении Батюшков написал, по-видимому, и «Ты знаешь, что изрек, // Прощаясь с жизнью, седой Мельхиседек?..»). Стихотворение характерно для Батюшкова как художника: «Без смерти жизнь не жизнь: и что она? Сосуд, // Где капля меду средь полыни...» Сосуд же, который нес человек, был наполнен «чем-то». И в этом неопределенном «чем-то» - трагизм жизни переставшего писать поэта, ощущение этого трагизма им самим.
«Философ резвый и пиит»,- сказал о Батюшкове юный Пушкин, проницательно улавливая отраженные в стихах Батюшкова глубины человеческого сознания и остроту мысли поэта. Этот «философ» резвый: ведь он автор шутливого «Видения на берегах Леты» и колкого «Певца в Беседе любителей русского слова». Поэтическая формула Пушкина была отзвуком строки самого Батюшкова в «Моих пенатах»: «философ и пиит»; Такие отзвуки в раннем творчестве Пушкина можно уловить не раз: из русских поэтов именно Батюшков оказал на молодого Пушкина наибольшее влияние. Мы ощущаем эту близость поэтов и в общей мажорной тональности ранней пушкинской лирики, некоторых ее эпикурейских мотивах, звучания пушкинского стиха. «Арфа» Батюшкова была для Пушкина действительно «златострунной»,
Но поэтический гений Пушкина-настолько уникальное явление искусства слова, мир человеческой души раскрывается в поэзии Пушкина настолько в «пушкинских» измерениях, что попытки определить степень воздействия на Пушкина, даже в ранний период его творчества, любого другого художника всегда в какой-то мере искусственны, суждения об этом влиянии гипотетичны. Вот почему, находя краски художественной палитры Батюшкова в поэтических созданиях Пушкина - и не только в лицейской лирике, но и в последующие годы («Шуми, шуми, послушное ветрило», и невольно вспоминается: «Шуми, шуми волнами, Рона»),- мы говорим об этом, подчеркивая больше внешний характер этого влияния. «Бреду своим путем: // Будь всякий при своем»,- сказал Пушкин в стихах, обращенных именно к Батюшкову, своему старшему современнику. Батюшков и Пушкин создавали русскую поэзию как искусство, придавая стихам подлинный артистизм, но каждый шел «своим путем». При всей общности творческих устремлений этих поэтов созданное ими знаменовало разные этапы в развитии русской поэзии. Батюшков - самобытный поэт раннего русского романтизма («предромантик», как его иногда называют), связанный - особенно в первые годы своего творчества - с поэтикой классицизма и сентиментализма.
Поэт неповторимого дарования, Батюшков создал свой художественный мир, «батюшковскую гармонию», пластичность образов. Мир романтической мечты: «Мечта все в мире золотит, // И от печали злыя // Мечта нам щит». И реальной земной радости: «Я умею наслаждаться, // Как ребенок всем играть, // И счастлив!» Мир светлых чувств: «Только дружба обещает // Мне бессмертия венок» - и «душевной скорби»: «Печальна опытность открыла // Пустыню новую для глаз». Батюшков, писал Белинский, «...не только умел задумываться и грустить, но знал и диссонансы сомнения, и муки отчаяния».
В истории русской поэзии творчество Батюшкова ближе всего романтическому миру Жуковского. «Имена их всегда как-то вместе ложатся под перо критика и историка русской литературы»,-. писал Белинский. Со свойственным критику умением определить неповторимость каждого поэтического дарования Белинский говорил об отличии этих поэтов: «Если неопределенность и туманность составляют отличительный характер романтизма в духе средних веков,- то Батюшков столько же классик, сколько Жуковский романтик; ибо определенность и ясность - первые и главные свойства его поэзии».
Современного читателя, любящего поэзию, привлекает лирическая проникновенность лучших произведений Батюшкова, исполненных «истины в чувствах», романтическая устремленность автора к идеалу, поэтизация им мечты. Пленяет музыка стиха и слова Батюшкова, «златострунность» его поэзии. Несмотря на трагизм личной судьбы Батюшкова, его имя в ряду самых светлых имен русской классической поэзии: в стихах Батюшкова много
света.

Для Батюшкова основной критерий оценки художественного произведения - это понятие «вкуса». «Вкус» Батюшкова проявляется в том единстве формы и содержания, которое почти всегда присутствует в его поэзии. Батюшков требует от поэта точности и ясности. Самого Батюшкова привлекают не просто яркие краски. В его динамических картинах мы почти физически ощущаем конкретные детали: «счастливый Иль де Франс, обильный, многоводный», «огромный бог морей», «под эту вяза тень густую»...

Батюшков не изобретает новые слова (что мы увидим в творчестве Языкова) и очень редко новые сочетания («развалины роскошного убора»). Поэт смело использует в своих стихотворениях архаизмы («согласье прям», «зане»), славянизмы («десница», «веси», «стогны»); философскую «лексику» («соразмерность», «явленья», «равновесье»); разговорные выражения.

В его элегии «Таврида» (1815) мы находи те же особенности стиля; с «возвышенной фразеологией» («под небом сладостным полуденной страны», «под кровом тихой ночи») мирно сочетаются обиходные слова («сельский огород», «простая хижина»).

Автор смело вставляет в поэтический текст пословицы («А счастие лишь там живет, // Где нас, безумных, нет», «День долгий, тягостный ленивому глупцу, // Но краткий, напротив, полезный мудрецу»; «Здесь будет встреча не по платьям»).

Современники в стихах Батюшкова особенно ценили гармонию, музыкальность, «сладкозвучие». «Никто в такой мере как он не обладает очарованием благозвучия, - писал В.А. Жуковский. - Одаренный блестящим воображением и изысканным чувством выражения и предмета, он дал подлинные образцы слога. Его поэтический язык неподражаем... в гармони выражений». «Звуки италианские, что за чудотворец этот Батюшков», «прелесть и совершенство - какая гармония», - восхищенно писал Пушкин, делая свои замечания на «Опытах» Батюшкова.

Плавность и музыкальность ритма - вот чем особенно пленяет поэзия Батюшкова. Так, в стихотворении Батюшкова «Песнь Гаральда Смелого» (1816) картина плавания по бурному морю получает звуковую окраску благодаря постоянной аллитерации «л» - «р» - усиление нагнетания этих звуков характерно для всего стихотворения. Приведем лишь одну строфу:

Нас было Лишь тРое на Легком чеЛне;
А моРе вздымаЛось, я, помню, гоРами;
Ночь чеРная в поЛдень нависЛа с гРомами,
И ГеЛа зияЛа в соЛеной воЛне.
Но воЛны напРасно, яРяся, хЛестаЛи,
Я чеРпал их шЛемом, Работал весЛом:
С ГаРаЛьдом, о дРуги, вы стРаха не знаЛи
И в миРную пРистань вЛетели с чеЛном!

В этом стихотворении интересны и звуковые повторы (Стена, Станина, приСТань, хлеСТали), которые придают стиху большую выразительность. Фонетическая гармония - это тот фон, на котором с удивительной силой проявляется поэтическое своеобразие Батюшкова.

Ритмический эффект достигается различными способами. Поэт любит анафору:

Ему единому, - все ратники вещали, -
Ему единому вести ко славе нас.

(«отрывок из I песни» «Освобожденного Иерусалима») (1808).

Прибегает он и к инверсии («Я берег покидал туманный Альбиона» - расположение слов зависит от ритма стиха); перемежает различные ямбы (часто шести-, пяти- и четырехстопные); любит усеченные прилагательные:

Воспел ты бурну брань, и бледны эвмениды
Всех ужасов войны открыли мрачны виды...
Рассеял... нежны красоты...
То розы юные, Киприде посвященны...
А там что зрят мои обвороженны очи?

«К Тассу», 1808

Батюшков смело сочетает различную лексику, разные стили. У позднего Батюшкова эта разностильность употребления «выполняет ответственнейшую задачу разрушения гармоничного образа мира, - пишет Н. Фридман, - Батюшкову нужно, чтобы читатель с наибольшей живостью воспоминаний переживал глубину утраты, чтоб он узнавал прекрасное, прежде чем его потерять».

Обобщая все сказанное, можно определить историко-литературное значение К.Н. Батюшкова словами В.Г. Белинского: «Батюшков много и много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился действительно.

Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтобы имя его произносилось в истории русской литературы с любовью и уважением».

Вопросы о творчестве К.Н. Батюшкова

1. В каких жанрах пробует свои силы Батюшков?
2. Какая основная идея его «анакреонтической» лирики?
3. Какой тип сатиры использует Батюшков?
4. В каком жанре с особой силой расцветает его талант?
5. Что нового внес Батюшков в русскую поэзию?
6. Можно ли утверждать, что Батюшкову удалось воссоздать «антологический» стих?
7. Можно ли согласиться, что своей поэзией Батюшков создал красоту «идеальной» формы?
8. Что отличает поэтический язык Батюшкова?
9. Согласны ли вы со словами Белинского, что в лирике Батюшкова «старое и новое дружно жили друг подле друга, не мешая одно другому»?
10. Удалось ли Батюшкову создать собственную «школу»?
11. Каково основное отличие поэзии Батюшкова от поэзии Жуковского?
12. Как можно определить роль Батюшкова и его значение в истории русской поэзии?

«Радость» Константин Батюшков

Любимца Кипридина
И миртом, и розою
Венчайте, о юноши
И девы стыдливые!
Толпами сбирайтеся,
Руками сплетайтеся
И, радостно топая,
Скачите и прыгайте!
Мне лиру тиискую
Камены и грации
Вручили с улыбкою:
И песни веселию,
Приятнее нектара
И слаще амврозии,
Что пьют небожители,
В блаженстве беспечные,
Польются со струн ее!
Сегодня - день радости:
Филлида суровая
Сквозь слезы стыдливости
«Люблю!» мне промолвила.
Как роза, кропимая
В час утра Авророю,
С главой, отягченною
Бесценными каплями,
Румяней становится,-
Так ты, о прекрасная!
С главою поникшею,
Сквозь слезы стыдливости,
Краснея, промолвила:
«Люблю!» тихим шепотом.
Всё мне улыбнулося;
Тоска и мучения,
И страхи и горести
Исчезли - как не было!
Киприда, влекомая
По воздуху синему
Меж бисерных облаков
Цитерскими птицами
К Цитере иль Пафосу,
Цветами осыпала
Меня и красавицу.
Всё мне улыбнулося!-
И солнце весеннее,
И рощи кудрявые,
И воды прозрачные,
И холмы парнасские!
Любимца Кипридина,
В любви победителя,
И миртом, и розою
Венчайте, о юноши
И девы стыдливые!

Анализ стихотворения Батюшкова «Радость»

Не секрет, что русская поэзия вплоть до начала 19 века находилась в упадническом состоянии. Стихосложение считалось развлечением аристократов, среди которых далеко не все могли свободно изъясняться на русском языке. Первая реформа в этом направлении принадлежит поэту Константину Батюшкову, который считается родоначальником литературного русского языка. Ему удалось облагородить простонародную речь и сформулировать основные каноны стихосложения, которых впоследствии придерживались многие русские литераторы, включая Пушкина и Лермонтова.

Тем не менее, сам Константин Батюшков был довольно сильно подвержен влиянию зарубежной поэзии, увлекался переводами и неоднократно признавался, что восхищается творчеством своих европейских коллег. Один из них, Джамбаттиста Касти, даже удостоился стихотоврения-подражания, которое Константин Батюшков написал в 1810 году и назвал «Радость».

Правда, стоит учитывать, что в то время европейские поэты подражали своим древнегреческим и древнеримским предшественникам. Именно по этой причине стихотворение «Радость» представляет собой вариации на тему античности. Однако смысл этого произведения достаточно глубок, он заключается в том, что сам автор идентифицирует себя как поэта и видит в литературном творчестве свое признание. День, когда пришло понимание своей избранности и уникальности, Батюшков считает самым радостным и светлым в жизни. Ведь именно тогда он понял, что ему «лиру тиискую камены и грации вручили с улыбкою». Звуки этой лиры, символизирующие строки стихов поэта, кажутся автору настолько прекрасными, что он чувствует себя «любимцем Кипридина», возлюбленным Филлиды и другом Пафоса в одном лице. Конечно же, в стихотворении Батюшкова присутствует определенная ирония, ведь, подражая Касти и всем вместе взятым античным поэтам, автор отдает себе отчет в том, что это не самый лучший путь для самовыражения. Тем не менее, Батюшков не может удержаться от того, чтобы не отдать дань уважения безупречному слогу своих предшественников. Ведь без их вклада в литературу не было бы и поэзии 19 века с ее блистательными авторами. Однако расцвет русской литературы еще впереди, и Батюшков интуитивно это понимает. Более того, он постепенно отрывает для себя всю прелесть стихосложения, испытывая при этом удивительный душевный подъем и радость творчества. Эти ощущения, по его мнению, сравнимы лишь с победой в любви, однако автор понимает, что ему предстоит венчание не с «девой стыдливой», а с музой, капризной и своевольной.